Казачий алтарь - Владимир Павлович Бутенко

в фуфайке и армейской шапке, пряча подбородок в отвороте свитера, пожаловал незнакомый Якову парень, от висков до шеи заросший вороной щетиной, с раскосыми глазами навыкате. Ощутив на себе холодный, давящий взгляд, Яков не стал подавать руки. Впрочем, бородач и не собирался здороваться. Он молча уставился на Фаину.

— Сегодня ночью арестовали Наумцева в Аксайском, — сказала Фаина. — Познакомьтесь, Ефим...

— Шаганов.

— Кто выдал? — оборвал партизан, зыркнув на Якова.

— Мне неизвестно, — сдержанно ответил тот и повторил рассказанное Фаине.

Ефим плюхнулся на край шаткой лавки. Яков устало сел на противоположном конце.

— Тебе не кажется ли странным, — обратился чернобородый к Фаине визгливым голосом, — что сын старосты сперва втирается в доверие к коммунисту Наумцеву. А затем, когда его как бы случайно берут немецкие ищейки, является сюда?

— Погоди. Ты подозреваешь меня? — растерялся Яков.

— Яблочко от яблони недалеко падает. Знаем мы вас, казачишек... Все вы — шкуры продажные!

— Тебе давали по морде? — бешеным полушёпотом спросил Яков и вскочил.

Перевесив на сторону, лавка опрокинулась. Фаина, присевшая поближе к «товарищу», рухнула вместе с ним на пол. Лёжа на боку, озлобясь, партизан вытащил из фуфайки пистолет. Яков бросился на него, мёртвой хваткой сдавил узкое запястье. Ефим вскрикнул и разжал пальцы.

Минуту держал Яков под прицелом вставшего на ноги обидчика. Фаина, помедлив, тоже поднялась и укоризненно сказала:

— Вы оба сошли с ума! Я позову Олега Павловича...

Старший в группе, который уже встречал Якова у Кузьмича, нырнув в низенькую дверь вслед за девушкой, строго зыркнул на повздоривших и потребовал вернуть оружие. Яков бросил ТТ на стол.

В бане, где обитали партизаны, было хоть и тесно, но чисто, пахло душицей и зверобоем. Кое-как рассевшись, стали совещаться. Олег Павлович был плотен и приземист и, когда начинал волноваться, теребил рыжую бородку. Ефим вспыхивал как спичка при всяком возражении. Яков держался уверенно, говорил с Лихолетовым, а на хорохорившегося Ефимку даже не смотрел. Фаина, гревшая руки над плитой, наблюдала, изредка поддерживая разговор. Малейшие интонации в голосе Якова, его мимику, жесты — всё это вбирала с интересом и волнением.

— Я против! — упрямился бородач. — Слишком уж ловко! А если засада? Надо точно знать, что обер-полицай в Ключевском.

— Доберёмся до хутора и выясним. В крайнем случае я могу послать жену. Если кони у Аньки во дворе...

— Олег Павлович, гораздо важней та операция, которую мы готовили. Часть полицейских отвлечена для сопровождения старост в дороге. Момент самый подходящий. А он... Я считаю, что его нельзя отпускать ни на шаг.

— А самого себя ты не подозреваешь? — обозлился Яков.

— Перестань, Ефим, — упрекнула Фаина. — Я полностью доверяю Якову. Ты ведёшь себя, как мальчишка!

— Опоздали мы... с элеватором, — угрюмо рассудил Лихолетов. — Немцы удвоили посты. «Охотник» сегодня утром проверил.

В помещении почты разместился взвод эсэсовцев. Жди карательных акций. Пожалуй, оставаться здесь нет смысла.

— А идти на поводу у сына атамана? Это верней? — занервничал Ефим. — Вы же знаете, что его папаша представлен к фашистской награде.

— Каждый отвечает за себя, — напомнила Фаина. — Надоело слушать твой бред!

— Пуганая ворона и куста боится, — не то с укором, не то с сожалением сказал Лихолетов. — Перепалку прекратить! А то в самом деле фонари друг другу навесите... У кого твои лошади?

— У знакомого. Он сторожевая у нас, на МТС...

Остаток этого дня и весь следующий был потрачен Яковом, «охотником» и бывшим сторожем на поиски исправной телеги. Таковую наконец обнаружили во дворе почты! За неимением иного выхода Яков пригнал туда дончаков. Ничуть не таясь, на виду у эсэсовца-постового с хлопотливой деловитостью запряг лошадей в повозку с высокими бортами. Перед тем как уехать, как бы вспомнив, достал бланк волостного управления, увенчанный германским орлом, и показал охраннику.

Снялись из Пронской глубокой ночью. Рясно высыпали звёзды. Петляя по степи, Яков правил к родному хутору по целине, вдоль заснеженных полей. Солидола из припасов сторожа хватило на три колеса, а втулка переднего левого, как назло, вращаясь на оси, тягуче поскрипывала. Цокот подков по заледенелому насту далеко разносился в морозном воздухе. Лихолетов и Ефим не выпускали из закоченевших рук оружия. Всё могло случиться...

Яков остановил лошадей в заречье, напротив дагаевского подворья, к которому вела кладка. Спрыгнув на землю, передал вожжи Олегу Павловичу, вполголоса спросил:

— Кто со мной пойдёт?

— Я, — откликнулась Фаина, осторожно опуская ногу на втулку колеса.

Яков помог ей слезть. Нехотя Ефим подал Якову пистолет. Тот убрал его в карман телогрейки и глубже насунул малахай. По скользкой тропинке спустились к реке. Сперва было Яков разогнался, но, заметив, что Фаина не поспевает в своих городских ботиках, сбавил шаг. Через шаткий мостик над быстроводным, незамёрзшим проливом он перевёл Фаину за руку. Жулька оповестила об их приходе заливистым лаем. Но тут же смолкла, узнав голос хозяина. Пройдя между могилок братьев, Яков завернул за курень и постучал в окно спаленки. За отодвинутой занавеской мелькнуло лицо. Спустя минуту Лидия сбежала с крыльца, запахивая полы потёртой свекровьей зипунки. Присутствие на базу Фаины оказалось для неё неожиданным и, по всей видимости, неприятным.

— Так вы... вдвоём?

— Нас больше. Что нового? — с тревогой перебил Яков.

— Тебя полицаи разыскивают. Два раза приходили, обыскивали. А кума Ивана и Баталина в Пронскую увезли.

— А Мисютин? У Аньки?

— Наверно... Так вы заходить не собираетесь? — с ревнивым отчуждением уточнила Лидия. — Хотя бы погрелись...

— Нас ждут, — только и ответила Фаина.

Лидия тряхнула головой, поправляя волосы, плотнее прихватила рукой полы ветхого пальтишка.

— Собери в мешок сухарей, картошки. Сала отрежь, — торопливо попросил Яков. — Помоги Фаине перенести через кладку.

— А ты?

— Мне нужно по делу... Мы уходим отсюда... К фронту. — Яков осёкся и выглянул из-за стены на улицу.

По-прежнему было тихо. Помня, что важна каждая минута, он обнял жену, хотел поцеловать, но Лидия отстранилась:

— Береги себя! А я буду ждать. Дождусь ли?..

Родной голос, этот обжигающий шёпот больно отозвался в сердце, но он нашёл силы подбодрить:

— Дождёшься! Не навек расстаёмся.

И с трудом заставил себя сдвинуться с места, зашагал к реке, не оглядываясь, спиной ощущая страдальческий, провожающий взгляд жены.

Всё смешалось в душе: и горечь от неловкого расставания с