Часы Застывшего Часа - Владислав Алеф

и копной сена в руках. Властная Акаду с коралловой короной и в голубой пышной мантии, закрыв глаза, величественно отклонилась на спинку трона. Белобородый курчавый старик Атаур с перьями в растрепанных волосах и в простой белой рясе, напротив, низко надвинулся на Яргулвард. Сидели они именно в таком порядке: огонь против воды, а земля по другую сторону от воздуха. Мировое древо между ними пестрело цветами творения, цветами крина, которыми распускались еще не рожденные души во внешних мирах. Наибольшие из них можно было легко отыскать на картине: желудь Ядгеоса, каштан Канафгеоса и шелковицу Рошгеоса. Ближе к вершине древа зрело яблоко, форму которого имел Яраил. Не оставил без внимания художник и внутренние миры: мир духов, теней, зеркал, снов, имен и чувств, — но все они были показаны бесформенными размытыми плодами. На вершине древа нес дозор всевидящий и слепой четырехликий орел Аситип. Среди ветвей дремал истребитель чудовищ и пожиратель заблудших душ ужасный леопард Раваз. У корней сидел последний из трех стражей Яргулварда могучий великан Мурс. Порождая жизнь, он собирал опавшие листья и яркие цветы древа и бросал их в реку времени Абакаду.

Столь насыщенной, столь обширной была эта картина, что рассматривать и открывать для себя новое прежде в ней незамеченное Язар мог бы часами.

Сцена на противоположной стене была ему незнакома. В ней как будто бы нагой человек стоял, прикованный к золотым вратам четырьмя цепями. Красная цепь горела пламенем, черная темнела камнем, блестела льдом голубая и дымилась едва заметная сизая. Глаза, уши и рот узника также были зашиты цепями. Жилы на его шее раздулись, могучие мышцы налились в напряжении, из-под оков проступала синяя кровь. Казалось, жуткий узник вот-вот вырвется из нарисованного плена, и тогда обрушатся стены за его спиной.

— Это Яра, воплощение небытия и непроявленного мира, — объяснила Иварис. — Силой анияра он прикован к вратам Граньяриса — стены бытия. Когда он проявится, то уничтожит все сущее и соединится с ним в изначальном духе вечности Аяра.

— Лишь из прошлой картины я узнал, как удивителен наш мир, и теперь ты говоришь, что кто-то желает его отнять.

— Я не утверждаю, что это случится.

Картина внушала Язару неприязнь и вызывала желание поскорее покинуть помещение.

Следующий зал рассказывал истории жизни занавъяра — старших духов и детей анияра. На центральной картине собрались они все. Под цветами Яргулварда венчались двое: ансуровый исполин Ансу и ледяная дева Амих. Еще двое: болезненный тщедушный Арос и обрюзгшая неряшливая Атна имели также человеческие облики. Остальные занавъяра, по шесть ипостасей каждой стихии, походили на причудливых зверей, рыб и птиц. Картина передавала зрителю великую радость сочетания супругов. Казалось, наблюдая за ними, улыбаются даже лишенные человеческих лиц занавъяра.

Но уже на следующей картине обезглавленный Ансу стоял на коленях. Из его ужасной раны вытекала дымящаяся лава, а сам он теперь походил на пробудившийся вулкан.

— Его убили рошъяра, — объяснила Иварис. — А с его смертью не осталось силы, которая могла помешать им стать богами нашего мира. Он и сейчас стоит Кровавым вулканом на южной стороне нашего мира.

— Послушать вас с братом, так чтимые нами боги только и делали, что порабощали, да убивали, — заметил Язар, вдруг став на их защиту. — И мне начинает казаться, вы также к ним несправедливы. Вы осуждаете только победителей. Но что было бы, приди к власти иные правители? Подчини нас ядъяра, мы в лучшем случае оказались бы под гнетом великанов. А покори Яраил канафъяра, и люди, быть может, никогда бы и не родились.

— Ты рассуждаешь как человек, — поспорила Иварис. — Но я дочь лесного духа. Я знаю, что было у наших предков, и что мы потеряли. Нас сделали слабее именно рошъяра. Если бы так поступили иные боги, тогда я винила бы именно их.

В следующем зале были представлены духи рангом пониже, а также другие привычные Язару существа. Юные дриады играли в прятки со своим отцом лешим, а косматый старик шутливо грозился им ветвистой клюкой. Нагие фавны, обсев костер, играли на флейтах и пили из бараньих рогов вино. Крошечные крылатые сильфы соревновались в скорости, оседлав стремительных ледяных птичек асилинов. Обхватив вершину заостренной горы, дремал четырехкрылый облачный дракон. Было здесь изображение и Каштура, на ветвях которого сидел сам Неберис.

На одной картине Язар приметил таранда и громко воскликнул:

— Это он! Тот самый зверь, что вывел меня из Ведьминого леса!

Иварис пожала плечами.

— Должно быть, просто похож.

— Может быть, — согласился Язар, присмотревшись. Вероятно, ему просто хотелось, чтобы он оказался прав.

Еще одно примечательной картиной была сцена сотворения адорантов — предков первых животных Яраила. На ней альманд ваял из глины косматого медведя. Внешностью он был в равной степени близок и человеку и альву, сложение имел атлетичное, кожу белую, как мрамор, а лицо миловидное, какое могло подойти и женщине. На плече альманда сидел ворон, а положив голову ему на колено, за его работой наблюдал черный волк. Когда Иварис объяснила Язару сюжет картины, он грустно покачал головой.

— В галерее твоего брата я увидел больше, чем за всю остальную жизнь.

— Твоя жизнь только начинается. Возможно, ты и сам попадешь на одну из картин.

Глава двенадцатая. Отцы Язара

Бризарион встретил их узкими мощеными серыми булыжниками шумными улицами и обилием тяжеловесных каменных домов. Размахом он значительно уступал городам гигантам, таким как Тронгарос Мусота или далекий южный Берхаим. Однако все строения здесь теснились невероятно близко, нередко и вовсе сливаясь воедино. В таких смежных домах жили по две, а иногда и по три семьи. Выходя за дверь, они оказывались на маленьком клочке земли, на котором не всегда могло уместиться даже одно-единственное дерево. Зелени же в Бризарионе росло очень мало, ибо на каждый свободный участок помимо природы одновременно претендовало множество смекалистых лавочников и прижимистых купцов.

Среди серых безликих построек ярким маяком выделялась Беломраморная башня Небериса. Она располагалась внутри небольшого сада, огражденная от остального города высоким забором. В саду обитали только птицы и белки, но заходить в него праздношатающимся не дозволялось.

Они шли тихим молчаливым садом, наслаждаясь звонким пением птиц и приятным хрустом податливого снега под ногами. Но стоило им выбраться за ограду, как воздух наполнился тысячей звуков и голосов. С трудом протесняясь между домами, по мостовой грохотал пузатый экипаж. Лавочники и уличные зазывалы расхваливали свои товары наперебой. Высунувшись из окон, переругивались соседи, а лаем им отвечали бродячие псы. Сквозь общий шум жалобно пробивалась флейта и надсадно звенела лютня