Великий Макиавелли. Темный гений власти. "Цель оправдывает средства"? - Борис Тененбаум

А дальше следует вот что: «Светлейший и глубокоуважаемый муж. Я был в нужнике, когда прибыл ваш гонец, и как раз раздумывал о странностях этого мира, стараясь представить, какого проповедника на свой лад я выбрал бы для Флоренции, чтобы он был мне по вкусу».

Неплохо, правда? После почтительного и в высшей степени официально-вежливого обращения к «сиятельному господину, доктору прав, достойнейшему и мною высоко чтимому губернатору Модены», который к тому же сразу вслед за обращением именуется еще и как «светлейший муж», следует весьма неожиданное сообщение о том, что письмо «светлейшего мужа» было получено при следующих обстоятельствах:

«Я был в нужнике, когда прибыл ваш гонец, и как раз раздумывал о странностях этого мира».

Надо полагать, Франческо Гвиччиардини позабавило не только то, что его друг Никколо счел нужным сообщить ему о посещении нужника, но и то, что он пребывал там не только в силу прямой функциональной необходимости, но и потому, что и в этом месте Никколо был занят высокими материями – он «раздумывает о странностях этого мира». И в чем же эти странности состоят?

То есть как – в чем? Никколо пытается представить себе такого проповедника, который и удовлетворил бы попечителей собора, и подошел бы и ему самому.

«Я знаю что, как и во многих других вещах, вступаю в противоречие с мнением своих сограждан: они желают проповедника, который научил бы их, как попасть в рай, и я хочу найти такого, чтобы он показал им дорогу к дьяволу».

Ясное дело, такое чудо можно найти только в процессе глубоких размышлений о странностях этого мира. И нужник для этого процесса – самое подходящее место...

К тому же у Никколо якобы созрел коварный план – рассорить монахов-францисканцев между собой и он надеется в этом смысле на дружеское содействиe:

«Я пребываю здесь в праздности, потому что не могу выполнить поручение, пока не выбраны генерал и дефиниторы [глава и должностные лица ордена], и обдумываю тем временем, как бы заронить среди них семена смуты, чтобы они начали пинать друг друга своими деревянными туфлями, здесь или еще где, если я не свихнусь, думаю, что преуспею в этом и что совет и помощь вашего превосходительства были бы очень кстати».

И дальше обращается к Гвиччиардини с просьбой – присылать Никколо письма не обычной почтой, а со специальным гонцом из числа солдат на службе его милости:

«Если вы будете ежедневно присылать ко мне нарочного, как сегодня, то убьете сразу двух зайцев: во-первых, подскажете мне что-нибудь полезное на этот счет, во-вторых, поднимете меня в глазах домашних, учащая важные уведомления.

Скажу вам, что появление этого стрелка с письмом, с поклоном до земли и со словами, что он послан спешно и нарочно, наделало здесь столько шуму и почтительной суеты, что все пошло вверх дном? и многие стали расспрашивать меня о новостях; я же, чтобы еще повысить свой авторитет, сообщил им, что «французский король хотел приехать на свидание с другим королем, но советники ему отсоветовали»; так что все они стояли с непокрытыми головами и разинув рты; и теперь, пока я пишу, меня окружают несколько человек, которые дивятся тому, как долго я это делаю; а я, чтобы сильнее поразить их, иной раз застываю с пером в руке и надуваюсь, и тогда они еще больше раскрывают рты, но если бы они знали, ЧТО я вам пишу, то удивились бы еще сильнее».

Этот, конечно, намеренно бессмысленный вздор: «французский король хотел приехать на свидание с другим королем, но советники ему отсоветовали» – вставлен сюда для забавы.

Ho Макиавелли тем не менее добавляет к письму слова насчет желательности получения им письма от Гвиаччардини, и непременно, непременно доставленного гонцом:

«Жду от вас совета насчет моих дел – с одним из этих солдат, только пусть скачет быстро и приезжает сюда весь вымокший, чтобы сразить всю команду; этим вы окажете мне честь и одновременно ваши стрелки разомнутся, а для коней к лету это очень полезно».

Письмо заканчивается опять на самой почтительной ноте:

«Поручаю себя вашей милости, да пребудет всегда в желанном здравии. Ваш покорнейше. Никколо Макиавелли, посланник к братьям-миноритам».

А почему, собственно, Макиавелли так хлопотал насчет гонца?

Надо полагать, эта мысль занимала и Франческо Гвиччиардини. Он, собственно, понимал, что Макиавелли хочет поднять свой статус и знает, что его друг делал дела другого масштаба, покрупнее, чем ведение переговоров с францисканцами в богом забытом Карпи. И пишет ему следующее:

«Когда я смотрю на твой титул посланника в эту «Республику монахов» и вспоминаю всех тех королей, герцогов и принцев, с которыми ты вел переговоры раньше, то вспоминаю Лисандра, который после многих побед и завоеваний получил задание распределять мясо тем самым солдатам, которыми он так доблестно командовал».

Сравнение с Лисандром, грозным полководцем спартанцев, настолько не соответствует реальным достижениям бывшего секретаря Второй Канцелярии Республики Флоренция, что кажется шуткой с немалой долей издевки и перца. Не знаю – это чисто личное впечатление. Автор последней по времени английской биографии Макиавелли [6] так не считает и находит тут просто нечуткость богатого губернатора Модены, Франческо Гвиччиардини, по отношению к его другу.

Макиавелли, однако, на сравнение с Лисандром ничуть не обиделся и написал в ответ, что теперь его дела в Карпи cовершенно поправились, его уважают и даже несколько побаиваются, – а все благодаря специальному гонцу, прибывшему от Гвиччиардини со всеми подобающими фанфарами и литаврами.

«Теперь, – пишет Макиавелли, – меня завалили приглашениями на всевозможные обеды, и я ем на них столько, что хватило бы на шесть псов и на трех волков», – и добавляет, что сэкономил немало денег на своих командировочных. Если это и шутка, то довольно горькая, – ему понадобилось провернуть целую комбинацию в духе его собственных комедий, и все это только для того, чтобы сберечь тем пару-другую флоринов, которые иначе ушли бы на еду.

Настолько он был тогда беден...

В начале июня 1521 года Макиавелли вернулся во Флоренцию, и его там ждал приятный сюрприз: первые оттиски его работы «Искусство войны». Это была его первая напечатанная книга – большая радость для любого автора.

Что сказать? Тиражей Лютера он не добился, и честно говоря – по справедливости. Книга была посвящена его другу по садам Ручеллаи, Лоренцо Строцци, тому самому, который представил его кардиналу Джулио Медичи. В ней были использованы любимые идеи Макиавелли о превосходстве республик над монархиями и о предполагаемом наилучшем устройстве войска – из граждан, а не из профессиональных солдат. У него было настолько полное помешательство на этой почве, что он отверг собственные принципы – смотреть на реальную жизнь, а не на умозрительные схемы. Но нет – он так верил латинским авторам, что уделял мало внимания и артиллерии, и фортификациям, и даже кавалерии, а смотрел только на пехоту, набранную из обыкновенных граждан, для которых война – не основное занятие.