Мессианское наследие - Майкл Бейджент

Начиная с 1880-х гг. важную роль в общественной мысли Запада начали играть книги, относимые к «Традиции мудрости Востока», — такие книги, как «Бхагаватгита», «Рамаяна», «Махабхарата» и «Даодэцзин». Авторитетным европейским и американским мистикам часто задают вопрос о том, почему на Западе не сложилось аналогичной традиции, сравнимой с мудростью Востока. На самом деле такая традиция существует и реально присутствует в нашем культурном наследии. «Рамаяна» и «Махабхарата» — великие эпические поэмы Древней Индии. «Бхагаватгита» — нечто среднее между эпической и драматической поэмой. Эти произведения в принципе не слишком отличаются от таких шедевров литературы Запада, как «Божественная комедия» Данте, «Потерянный рай» Мильтона или «Фауст» Гете. И если они и отличаются, скажем, от драм Шекспира или Пушкина, романов Льва Толстого или Германа Брока, то различия эти в основном сводятся к разнице между литературными жанрами, а не к содержанию или точке зрения автора. Аналогичным образом «Даодэцзин» состоит из длительного ряда коротких мистических стихотворений. Их западными эквивалентами и аналогами можно считать мистически окрашенные стихи Йейтса, Элиота, Стефана Георге и особенно «Сонеты к Орфею» Рильке.

Итак, Запад также имеет свою собственную «традицию мудрости» — традицию, которая постоянно развивается, ширится и обретает новые измерения. И если это море материалов все более отдаляется от традиционной религии, то это — в первую очередь следствие узости и неадекватного мировосприятия последней. Образ Иисуса в книгах вроде «Последнего искушения» Казанзакиса по сути своей является куда более религиозным и глубоко «христианским», чем тщательно отретушированный портрет, предлагаемый церковью. В этом смысле можно сказать, что цель Флобера наконец-то достигнута. Искусство действительно стало средоточием истинно священного, хранителем смысла бытия.

Западное общество часто оказывается неспособным понять, в чем заключаются его собственные органические недостатки и утраты. Это — в первую очередь результат лености ума. В промышленно развитых странах Запада крупное произведение действительно серьезной литературы имеет крайне мало шансов стать бестселлером. Правда, иногда, если ему удается завоевать какую-нибудь престижную премию, вызвать скандал и дискуссию или лечь в основу сценария кассового фильма или телесериала, можно говорить о его коммерческом успехе. Но и в этом случае оно будет рассматриваться в первую очередь как своеобразная форма отдыха или развлечения; если же его сочтут «слишком трудным», то есть если оно потребует от читателя хоть минимальной концентрации внимания, оно будет незамедлительно отвергнуто. Однако общество Запада далеко не всегда относилось к литературе с такой кавалерийской легкостью. Еще в XIX в. книги таких корифеев, как Гете, Байрон, Пушкин и Виктор Гюго, были бесспорными бестселлерами в своих странах, а их тиражи приближались к миллиону. Эти книги активно формировали общественное мнение и взгляды своей эпохи. И в наши дни, в других частях света, считающихся «менее развитыми», чем наше, западное общество, к произведениям серьезного искусства относятся с большим пиететом, и они нередко выполняют религиозные функции, раскрывая смысл бытия.

В 1968 г. Габриэль Гарсия Маркес опубликовал свой знаменитый роман «Сто лет одиночества». После перевода книги на английский она немедленно была признана «мировой классикой», одним из «истинно великих» романов XX в., принятых академическими кругами, где она породила целую «индустрию диссертаций», посвященных ей. Однако вплоть до того дня, когда автор «Ста лет одиночества» в 1982 г. получил Нобелевскую премию за свой шедевр, сам он и его книга оставались малоизвестными для так называемого «массового читателя». Но и само присуждение Маркесу Нобелевской премии, увы, мало что изменило. Многие читатели на Западе, в поисках смысла бытия или самопознания с готовностью проглатывающие тысячи страниц писаний Гурджиева или Рудольфа Штайнера и тому подобные спекуляции на западном менталитете, откладывают Маркеса в сторону как «слишком трудное» чтение. Зато в самой Латинской Америке «Сто лет одиночества» читают и перечитывают люди любого уровня культуры и образования, живущие в Каракасе, Сантьяго или Мехико. По тиражам продаж эта книга сопоставима только с Библией. Ее цитируют и обсуждают в барах и бассейнах и прямо на улице. Эпизоды из нее пересказываются как всем известные реальные коллизии. Люди в этих странах знакомы с ней так же хорошо, как жители Великобритании или Штатов с событиями, происходящими в очередных продолжениях «Династии» или «Далласа».

Понятно, что о книге больше и охотнее будут говорить те, чью жизнь и мир она описывает. Но одно это никак не объясняет того, почему английские и американские читатели находят «Сто лет одиночества» «трудным чтением». Или почему, хотя бы ради сравнения, читатели в этих странах не цитируют «Даллас» или «Династию»? Почему ни одно произведение во всей английской или американской литературе, все равно — классической или современной, не пользуется популярностью, сравнимой со «Ста годами одиночества»? Во время одной из лекций мы воспользовались возможностью задать эти вопросы гостю из Латинской Америки. Его ответ был весьма показательным. «Потому что мы изучаем свою литературу, — с гордостью отвечал гость. — Мы изучаем ее точно так же, как жители Европы несколько веков тому назад изучали лютеровский перевод Библии. Притом мы изучаем ее не как академический труд, а как руководство к жизни и осмыслению мира. Такие книги помогают нам глубже постичь смысл существования современного мира и нашей собственной жизни. Мы обращаемся к ним в поисках смысла бытия точно так же, как люди обращаются к Библии».

То уважение, которым пользуется серьезная литература в Латинской Америке, отражает статус, которым пользуются ее творцы и создатели. Латиноамериканские писатели всегда имели большое влияние на политику своих стран. Так, знаменитый чилийский поэт Пабло Неруда, лауреат Нобелевской премии, был близким личным другом и советником президента Сальвадора Альенде. Мексиканский прозаик и романист Карлос Фуэнтес служил на посту посла своей страны во Франции. Сержио Рамирес, нынешний вице-президент Никарагуа, также является известным романистом. А в Перу прозаик Марио Варгас Льоса выдвигался на пост президента.

Лучшее, что может предложить в ответ правительство Великобритании, — это Джеффри Арчер. Что же касается США и президента Рональда Рейгана, то его имя вспоминается вместе с героем боевика «Рэмбо». Вместе, но — вслед за ним.

АРХЕТИПИЧЕСКИЙ АСПЕКТ МОНАРХИИ

Взгляды Юнга и искусство — это сферы, в которых реализуется традиционная религиозная функция поиска, обретения и, возможно, создания смысла бытия. Однако в то же самое время и взгляды Юнга, и искусство были и остаются достаточно ограниченными сферами интереса и творческой деятельности. В силу целого ряда причин, слишком сложных и многогранных, чтобы подробно останавливаться на них в нашей книге, ни одна из этих сфер не способна реально повлиять на жизнь широких масс, равно как и создать нечто вроде такого всеобъемлющего «зонтика» для общества в целом, которым является религия.

Но существуют ли другие позитивные принципы, пользующиеся авторитетом и способные эффективно работать в современной культуре? Существуют ли в наши дни сложившиеся — то есть «готовые» к работе — институты, которые, по природе своей восходя к архетипам, способны воздействовать на массовое сознание и, таким образом, быть средоточием исканий смысла бытия? Таким институтом в целом ряде аспектов может считаться религия.