Посредник - Ларс Соби Кристенсен

– Марион, – прошептала мать.

Девушка открыла изуродованные глаза, посмотрела на женщину, которая держала ее руку:

– Мама?

Это первое, что она сказала. Мама. И миссис Перкинс не стала никого звать. Не вскрикнула. Не заплакала. Молчала. Хотела, чтобы этот миг принадлежал только ей. Ей одной. Ведь то невозможное, как твердили все – Доктор, ее трусливый муж, соседи, весь этот паршивый город, – оказалось-таки возможным. Ее дочь вернулась из семинедельного путешествия в небытие.

– Да, дорогая. Я здесь. Все будет…

– Мама, – повторила девушка. – Где мама?

– Я здесь, солнышко. Не бойся.

Девушка попробовала подняться, но сил недостало.

– Почему вы здесь?

– Я была здесь все время, солнышко. Все…

– Я не хочу, чтобы вы были здесь.

– Хорошо-хорошо. Ты устала, сбита с толку, Марион. Все будет…

– Марион? Где Марион?

– Ты – Марион, солнышко. И мы в больнице. В больнице Пресвятой Девы Марии.

Девушка хотела отпрянуть, но провода и зонды не позволяли, как она ни старалась.

– Я не хочу, чтобы вы были здесь, миссис Перкинс.

И мало-помалу до верной миссис Перкинс дошло, что на койке не ее дочь. А Вероника, лучшая подруга. Тогда, значит, Марион, их Марион, умерла и лежит на кладбище, с чужим именем на памятнике. Миссис Перкинс, пошатываясь, вышла в коридор и закричала, как зверь, дико и душераздирающе, потом упала на колени и потеряла рассудок. Как это могло случиться? Раньше иной раз путали новорожденных, а не то покойники попадали не в свой гроб. Но такое? Перепутать мертвую и живую? Позднее выяснилось, что всему виной куртка, обыкновенная кожаная куртка, которую Марион считала очень крутой и взяла у Вероники, когда обе шли по рельсам, а Вероника надела свитер Марион. Словом, две безлицые девушки просто поменялись одеждой. Большего и не требовалось. Теперь надо все переделывать заново. И быстро. Слухи поползли еще прежде, чем Доктор успел сделать миссис Перкинс укол успокоительного и поместить ее в отдельную палату.

Шериф, понятно, сразу смекнул, что возникнут проблемы. Комиссия грозила выставить себя на посмешище. Надо хотя бы свести к минимуму вредные последствия. А потому необходимо действовать быстро. Фрэнк бы охотно сообщил о случившемся мистеру Перкинсу, ведь как-никак именно он известил Перкинсов в тот первый раз, когда все думали, что Марион выжила, и мать стала надеяться на чудеса. Сообщение, что она мертва и была мертва с самого начала, стало бы достойным завершением злополучного и, в общем-то, нелепого дела. Но к мистеру Перкинсу поехал Шериф, уведомил его, что дочь очнулась, однако, к сожалению, произошла ошибка, недоразумение, то есть очнулась не их дочь, не Марион, а Вероника, иными словами, на кладбище лежит Марион. Ему понятно? Мистер Перкинс верить отказывался. Сперва он отказывался верить, что дочь когда-нибудь очнется. Теперь отказывался верить, что дочь мертва. И он в своем праве. Кто бы поверил в такое? Это что, новые фантазии моей жены? – спросил он. Шерифу пришлось объяснять все еще раз. Девушки поменялись одеждой. Отсюда и трагическое недоразумение. Мистер Перкинс засмеялся. Сидел на диване, с елочными игрушками на коленях, обхватив голову руками, и смеялся, трясся от смеха и бормотал: совершенно излишне, совершенно излишне. Шериф не останавливал мистера Перкинса, пока тот не обессилел и сетования не оборвались сами собой, закончились вздохом, который вобрал в себя едва ли не всю бессмысленность этого кармакского дня. Шериф охотно присоединился бы и к сетованиям, и к вздоху. Все это было совершенно, совершенно излишне. Никто такого не заслуживал.

Фрэнку в свою очередь выпало уведомить о случившемся мистера и миссис Миллс. Хорошая ли это весть? Благой ли он вестник? Существуют ли вообще благие вести в этом безнадежном деле, которое, что ни говори, отдавало комизмом? В довершение всего вызывало смех. Что ни говори. Жизнь и смерть, смерть и жизнь поменялись местами. Верх и низ перевернулись. Та, что очнулась, была мертва. Та, что в могиле, – жива. У Фрэнка в голове царил сумбур. Он ни в чем уже не был уверен, и это его мучило. Сейчас он нуждался в Бленде. Нуждался в ее поддержке, но ей хватало своих забот, она казалась вне досягаемости и полной загадок. Фрэнк даже не знал, прочла ли она его письмо, а спросить опять-таки не мог. Следующий ход за нею. Но она его не делала. Насколько он понял, она могла снова завести шашни с Бобом Спенсером, и уже при одной мысли об этом Фрэнку становилось неприятно и горько. Он припарковался у калитки, прошел через замерзший палисадник, постучал. Время шло. Он постучал еще раз. Все окна зашторены. Их нет дома? В Кармаке всегда кто-нибудь дома. Потом он расслышал звуки на заднем дворе. Обошел вокруг дома и увидел мистера Миллса. Тот стоял среди кучи поленьев, колол дрова и не заметил Фрэнка, который остановился, наблюдая, как он взмахивает топором и раскалывает кругляки. Фрэнк поймал себя на том, что тоскует по чистым несчастным случаям, по таким, которые не губили горемык, не были им роковой карой, но которые можно исправить, вылечить, которые проходят со временем, сглаживающим всё и вся. Если мистер Миллс отхватит себе два-три пальца, Фрэнк легко сообщит его жене о случившемся: у вашего мужа, миссис Миллс, все же осталось семь пальцев. Потом приедет Артур Клинтстоун, смоет с поленьев кровь и ногти. Ведь это просто грязь, мусор.

– Мистер Миллс?

Тот наконец обернулся:

– Да?

– Найдется минутка?

– Я колю дрова.

– Ловко получается, мистер Миллс.

– Вам нужны дрова? Я для себя запасаю.

– Я здесь не затем. Может, войдем в дом?

Мистер Миллс расколол еще несколько кругляков. Потом наконец положил топор, и Фрэнк прошел за ним через заднюю дверь в дом. В каждом своем шаге он чувствовал безразличие. Они расположились в гостиной, где миссис Миллс лежала на диване и вовсе не желала видеть, кто пришел. Она даже открыть не могла, когда Фрэнк стучал в дверь. И кто ее упрекнет? Никто. С какой стати она должна открывать? В прямоугольном камине в углу горел огонь. Пламя гудело, напоминая далекий гул автомобилей на шоссе. Но в комнате все равно было холодно. И Фрэнк сообразил, что огонь ненастоящий, просто имитация. Но с виду совершенно живой, только вот не греет. Мистер и миссис Миллс не выказывали ни любопытства, ни враждебности, повсюду и во всем равнодушие, свинцовый груз, медленно, но верно тянувший супружескую пару в пучину.

– Так вот, слушайте, – начал Фрэнк.

И осекся, потому что в этот миг его поразила мысль, что раз девушка очнулась, то и со Стивом могло произойти так же. Стив тоже мог очнуться. Тоже мог воскреснуть. Но Фрэнк лишил его этой возможности. И виноват во всем Боб Спенсер. Все началось из-за него. Из-за него, думал Фрэнк, невольно наклоняясь вперед, чтобы перевести дух.

– Можно попросить стакан воды?

Миссис Миллс лежала, тупо глядя на него, ее муж пошел на кухню, открыл кран, целую вечность спускал воду, вернулся с грязным стаканом, поставил его перед Фрэнком, а сам сел в кресло и зевнул. Грязным был не стакан, а вода, бурая, с какими-то хлопьями от ржавых труб, ведь ни у кого не было средств поменять их или почистить. Фрэнк все же отпил немного, несколько раз сглотнул, чувствуя, как по затылку течет пот. Ладони были такие мокрые и скользкие, что он поневоле держал стакан обеими руками, чтобы не уронить.