Тело Папы - Агостино Паравичини - Бальяни

Итак, около 1500 года идея того, что папа, оставляя этот мир, снова становится человеком, очень четко формулируется самими папскими церемониймейстерами. Эта тема безусловно была актуальной. Согласно формуле Церемониала Патрици Пикколомини, ранее в чинах не встречающейся, умирающий папа должен повторить слова, произносившиеся во время коронации: «Святой отец, так проходит мирская слава»[573].

В другом месте своего дневника Буркард пишет, что папский прах «в личном помещении кладут обнаженным на какой-нибудь стол, чтобы обмыть»[574]. В общих чертах это указание совпадает со свидетельством Салимбене, на два с половиной века более ранним, касательно обычаев, связанных с уходом римских понтификов. Оба сходятся на том, что папский прах ждет забвение и нагота сразу после смерти, до омовения и облачения. Салимбене говорит об этом как о чем-то тривиальном, Буркард – как о норме. В обоих случаях нагота трупа папы и небрежение им по природе своей ритуализованы, они подтверждают концепцию, согласно которой «папа тоже умирает». Значит, забвение и нагота папского праха говорят о том, что «у папы не два тела, не две субстанции, как у светского государя, но лишь одно, природное тело, рождающееся и умирающее. Оставались после него Христос, Римская Церковь, Апостольский престол, но не папа». «Король никогда не умирает», Le roi ne meurt jamais, но «папа умирает»[575].

Однако эта прямая преемственность не должна скрыть от нас, что тема недолговечности власти иногда обсуждалась особенно интенсивно. Об этом говорит концентрация источников в XIII веке и в конце XV столетия, то есть в моменты расцвета папства. Но и тогда свидетельства о наготе имеют большое значение, потому что касаются, явно неслучайно, могущественных, иерократических понтификов масштаба Иннокентия III, Иннокентия IV и Юлия II. Акцент на наготу и возможное забвение праха служил целям уничижения и восстановления своеобразного равновесия.

Информация Буркарда важна еще и потому, что из нее явствует, что около 1500 года ограбления и кражи при смерти папы среди приближенных, familiares, по-прежнему были распространены. И такое положение вещей резко контрастирует с ситуацией при других дворах: нам, кажется, ничего не известно о забвении или ограблении трупа французского короля после второй половины XII века[576].

Недовольство Буркарда и других церемониймейстеров в связи с распространением этих обычаев указывает на то, что в курии находились силы, способные этому распространению каким-то образом противостоять. С конца XIII века папство пыталось приостановить постоянные ограбления, предоставляя денежную компенсацию вместо предметов, традиционно предназначавшихся некоторым из приближенных в случае смерти понтифика. Все большее число куриальных должностей переходило в число постоянных, обладатели не теряли их после ухода из жизни папы. Собранные здесь сведения вместе с информацией более позднего времени показывают, впрочем, что в XIII–XIV вв. курии удалось ограничить внешние вторжения во дворец, но мало что смогла сделать на институциональном уровне против краж со стороны членов курии и прислуги[577].

Объяснить это все в целом несложно: исполнение власти папы и курии зиждилось на связях, личной верности, которые, естественно, разрывались со смертью сеньора. В таких условиях антураж папы не мог не переживать его уход как трагический момент раскола, в том числе потому, что непотизм предполагал серьезную ротацию при каждом новом избрании. Феномен разграблений костюмов и предметов, принадлежавших покойному, пошел на убыль относительно недавно, параллельно с постепенным утверждением надперсональных, профессиональных связей, соответствовавших бюрократизации Римской курии в Новое время.

Прах Иннокентия III разграбили, когда он был выставлен в соборе Перуджи. Это, возможно, тоже повод удивиться. Рассказанный Яковом Витрийским эпизод представляет собой совершенно новое явление: это древнейшее свидетельство публичной демонстрации трупа папы[578]. Римский понтификал XII века указывает, что «после того, как душа покинула тело, его нужно обмыть, очистить, положить в гроб и принести в церковь»[579]. Судя по всему, здесь прах еще сознательно скрыт от взглядов. Напротив, Бозон, описывая перенос праха Евгения III (1145–1153) из Тиволи в Ватикан, настаивает, что погребальный кортеж прошел через город по большой дороге в сопровождении толпы клириков и мирян[580]. Налицо новая заинтересованность в том, чтобы сделать прах зримым.