Царь нигилистов 3 - Наталья Львовна Точильникова

Саша обернулся к царю и посмотрел вопросительно.

— Ты хотел отдельную комнату, — сказал папа́. Будет твоя, как только закончим ремонт.

— Супер! — искренне сказал Саша.

Одно окно смотрело на угол Зимнего дворца. Второе выходило на Миллионную улицу. Внизу горели фонари, отражаясь в окнах дома напротив.

— Третий этаж? — спросил Саша.

— Четвертый, — сказал царь. — Пойдём!

И открыл следующую дверь.

За ней была еще одна комната с прямыми стенами и видом на улицу.

— Две комнаты! — поразился Саша. — Это даже больше, чем я хотел.

— Кабинет и спальня.

— А проект уже есть?

— Мари… Мама́ твоя этим занимается. Архитектор Штакеншнейдер, который строил Фермерский дворец.

— Хорошо. Только неярко и без позолоты.

«А то Герцен сожрет меня живьём», — подумал Саша. Но озвучивать не стал.

— Это к ноябрю, — сказал царь. — Мы скоро переезжаем в Царское село.

— Мне кажется, здесь недалеко будущие комнаты Никсы…

— Да, — кивнул папа́. — На втором этаже. Под твоими и восточнее.

Газеты были полны политических новостей. Собственно, забурлило ещё в январе, когда наметилось объединение Дунайских княжеств: Молдавии и Валахии. И господарем Молдавии, а потом Валахии с промежутком в пару недель, при поддержке многотысячных митингов, был избран один и тот же человек — бывший деятель революции 1848 года — Александру Ион Куза.

В начале марта по Юлианскому календарю Куза вступил на престол и стал первым правителем объединенной Румынии.

Только Трансильвания ещё оставалась под Австро-Венгрией.

Саша упрекал себя за то, что чуть не пропустил такую новость. Впрочем, он никогда не интересовался внешней политикой больше, чем внутренней. От внешней он хотел только одного — мира. И здесь папа́ не в чем было упрекнуть.

Дядя Костя писал от берегов Сардинии: «Всё пахнет войной». Война намечалась между Сардинским королевством и Францией с одной стороны и Австрией — с другой. А яблоком раздора были Ломбардия и Венеция, которую просвещенные итальянцы мечтали освободить от варваров, то есть австрийцев.

Роль папа́ в этом сводилась к тому, чтобы не мешать. Он заключил союз с Наполеоном Третьим и пообещал не поддерживать Австрию. То есть предпочёл бывших врагов в Крымской войне предателю — Австрийскому кайзеру. Возможно, это было данью памяти Николаю Павловичу, который так и не простил предательства кайзеру Францу-Иосифу, которого считал своим младшим другой и учеником и которому когда-то помог подавить Венгерское восстание, а теперь не дождался поддержки в войне.

Но Саша находил позицию папа́ единственно разумной, только так можно было не ввязываться в очередную европейскую свару, что было бы совершенно самоубийственно после поражения.

Когда-то в будущем Саша читал что-то с осуждением Российско-Французского союза. Якобы именно он привел потом к Первой Мировой. А дружить надо было с Пруссией.

Это казалось сомнительным. Тройственный союз Италии, Австро-Венгрии и Германии возник раньше Антанты, объединившей Россию, Францию и Великобританию. Саше казалась порочной сама система тройственных договоров, раскалывающих Европу на враждебные группировки. Он был бы рад всех загнать в единый Евросоюз, но сомневался, что это возможно. Слишком много спорных земель, разных экономических интересов и глупой самоуверенности у европейских великих держав.

Как писал Бабст в своей знаменитой лекции, образованный купец интересуется иностранными газетами, когда в дворянском собрании они лежат нетронутыми. Так что Саша устыдился и прочел по сему поводу лондонскую «Таймс».

Британцы были в принципе за объединение Дунайских княжеств, поскольку это ослабляло Турцию, но объединение не под властью независимого от них Кузы. Так что результаты выборов они не признали. Зато Франция заняла примирительную позицию, а Россия была теперь в союзе с Францией.

Но пока и здесь всё пахло войной.

Объединение Италии «Таймс» поддерживала, а Гарибальди почитала как романтического героя. Как раз в феврале, вернувшись на родину, он создал военное подразделение «Альпийские охотники» для помощи армии Сардинского короля.

В общем, время, потраченное на чтение уважаемой лондонской газеты, явно не было потеряно. И факты, и разумный анализ, и все разложено по полочкам. Саша бы не удивился, если бы в «Таймс» обнаружилась карта будущих военных действий со стрелочками.

Во внутренней политике в феврале тоже случилось немаловажное событие. 17-го были учреждены редакционные комиссии для систематизации предложений губернских комитетов и разработки крестьянской реформы. Их возглавил член Главного комитета по освобождению крестьян генерал-адъютант Яков Ростовцев. Николай Алексеевич Милютин, с которым Саша был знаком по четвергам Елены Павловны, стал его правой рукой.

Комиссии собирались чуть не каждый день и засиживались до глубокой ночи.

Лекция Бабста состоялась 12 марта. Было солнечно, над Питером сияло совершенно весеннее лазурное небо, а сугробы в Большом дворе почернели и скукожились. Ну, да! Конечно! Не 12 марта, давно 24-е. Юлианский календарь все время сбивал с толку и вводил в заблуждение.

Саше успели переставить клавиши на печатной машинке, и он понял, что не готов писать от руки длинную гуманитарную лекцию. Так что приказал лакею Митьке и камердинеру Кошеву перетащить агрегат в учебную комнату.

Митька-то перебьётся, а вот Кошев был немолод, и Саша испытывал по этому поводу некоторые муки совести.

Печатная машинка тяжело опустилась на стол.

— Так? — спросил Кошев.

Саша кивнул.

Еще в ноябре папа́ утвердил правила о замене слуг вольнонаёмными людьми. Но правила — это одно, а реальность — совсем другое. Митька, и Кошев пока так и оставались крепостными.

Им хотелось дать что-нибудь на чай, но Саша не понимал, сколько. Рубль, вроде, много, а копейку — оскорбительно. А могут избаловаться и вообще больше ничего не делать без оплаты.

Учитывая ставку Склифосовского в 50 копеек в час, Саша решил, что по гривеннику на брата хватит. И выдал слугам по 10 копеек.

Профессор Бабст оказался нестарым, но уже грузным человеком с крупным прямым носом, зачесанными на бок волосами и полностью выбритым лицом, без бороды и усов.

Он носил белую сорочку с накрахмаленным воротничком, местную черную недобабочку на стоечке, а также гражданский сюртук.

Саша встал к нему навстречу и протянул руку. Иван Кондратьевич был, кажется, не совсем готов пожимать руку ученику гимназического возраста, но на великокняжеское рукопожатие ответил.

— Я еще раз перечитал вашу речь, Иван Кондратьевич, — начал Саша. — Это было великолепно. Подписываюсь под каждым словом. Ну, почти. Кроме того, о чем я уже писал.

— Антипатриотично, говорят, — скромно заметил Бабст.

— Ну, кто говорит? — спросил Саша, садясь за печатную машинку. — Те, кто считает, что у них в Европе тоже все никуда не годится. И если им нельзя, то нам тоже можно. Это такие патриоты лежания на печи кверху пузом, те, кто пальцем