Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру - Валерий Шубинский

4

В течение 1928–1929 годов в “Еже” и отдельным изданием в Госиздате было опубликовано пятнадцать произведений Хармса – двенадцать стихотворений (правда, четыре из них – рекламные) и три рассказа.

Уже “Иван Иваныч Самовар” вызвал восторг у части читателей и недоумение – у другой их части.

В вышедшем в 1929 году втором издании “Маленьких детей” Чуковского (уже под знаменитым названием “От двух до пяти”) появился следующий пассаж:

В этой области замечательны опыты молодого поэта Даниила Хармса, который возвел такое стихотворное озорство в систему, и благодаря ему достигает порою значительных чисто-литературных эффектов, к которым дети относятся с беззаветным сочувствием…[242]

Цитируя стихотворение Хармса, Чуковский прибавляет:

Мне эти стихи особенно близки потому, что еще шестилетним мальчишкой я увидел отправляемый на дачу диван и выкрикнул такие стихи:

Не Иван Иваныч

А Диван Диваныч

Едет по дороге

Растопыря ноги[243].

С Чуковским Хармс сошелся не так близко, как с Маршаком, но след их общения остался в “Чукоккале”. Одна из записей датируется 13 августа 1930 года. Хармс занес в знаменитую памятную книгу “взрослое” лирическое стихотворение:

Бог проснулся, отпер глаз,

взял песчинку, бросил в нас.

мы проснулись, вышел сон,

держим ухо, слышим стон.

это сонный зверь зевнул

это сонный скрипнул стул.

это сонный обомлев

тянет голову сам лев

спит двуногая коза

дремлет гибкая лоза

вот ночную гонит лень

изо мха встает олень

тело стройное несет

шкуру темную трясет…[244]

В правой части листа – обрывочный стихотворный текст, явно плод импровизации:

мы знаем то и это

мы знаем фыр

и кыр из пистолета

мы знаем памяти

столбы

но в книгу спрятаться

слабы

Снизу приписано:

Самое трудное – писать в альбом.

В этой комнате с удовольствием смотрел этот альбом. Но ничего не выдумал.

Пульхирéй Д. X.

Совершенно не знаю, что сюда написать. Это самое трудное дело.

13 августа, среда, 1930 года.

Чукоккала меня укокала[245].

Хармс вписал в “Чукоккалу” и свои стихи для детей – “Вруна” и (не полностью) “Миллион”.

Во втором номере “Ежа” было напечатано стихотворение, которым Хармс особенно гордился, – “Иван Топорышкин”:

Иван Топорышкин пошел на охоту,

С ним пудель пошел, перепрыгнув забор.

Иван, как бревно, провалился в болото,

А пудель в реке утонул, как топор.

Иван Топорышкин пошел на охоту,

С ним пудель вприпрыжку пошел, как топор.

Иван повалился бревном на болото,

А пудель в реке перепрыгнул забор.

Иван Топорышкин пошел на охоту,

С ним пудель в реке провалился в забор.

Иван, как бревно, перепрыгнул болото,

А пудель вприпрыжку попал на топор.

Это стихотворение – единственное из “детских” произведений – входит в список из двадцати сочинений, составленный самим Хармсом в ноябре 1929 года, возможно, как проект какой-то книжки. В 1931 году, давая показания по делу о вредительстве в детской литературе, Хармс сделал заявление, дошедшее до нас, разумеется, в редакционной обработке следователя, но, несомненно, до известной степени искреннее:

К наиболее бессмысленным своим стихам, как, напр., стихотворение “О Топорышкине”… я отношусь весьма хорошо, расценивая их как произведения качественно превосходные. И сознание, что они неразрывно связаны с моими непечатающимися заумными произведениями, приносило мне большое внутреннее удовлетворение…

“Топорышкин”, естественно, многим не понравился, причем далеко не только столпам педагогического официоза. В одиннадцатом номере журнала “Бегемот” был напечатан фельетон “Топор для детей”:

… Наконец-то решен давний спор о детской литературе.

Сколько исписано бумаги враждующими лагерями, измочалено языков в прениях…

Еще в довоенное время, еще в древней Спарте люди бились над проблемой – что и как писать для детей.

Тогдашний Спартиздат издавал такую детскую литературу, что хрупкое детское здоровье не выдерживало. Ребята начинали хиреть, и спартанцы вынуждены были сбрасывать таких детей с Тарпейской скалы.

В четырнадцатом веке спор о детской литературе охватил весь мир, все издаты и все Гусы.

Один из таких Гусов (Ян Гус) на требование педагогов разрешить детские сказки торжественно заявил:

– Лучше я сгорю, нежели подпишу декрет о разрешении разговаривать медведю и лисе… (Имеются в виду дискуссии о педагогической допустимости и ценности сказки, о которых мы упоминали выше. – В. Ш.)

…И только теперь завеса спала! Проблема решена!

Сам Госиздат решил выпускать руководящий детский орган “Ёж”.

И вот журнал перед нами. И вот мы теперь наконец видим настоящий образец настоящей, доступной детям, простой и занимательной детской литературы.

Вот, читатель. Протрите уши, сожмите покрепче череп и слушайте… (Следует текст стихотворения. – В. Ш.)

Ну что, читатель? Очумели?

Оно, конечно, с одного раза трудно не очуметь. Нужно вчитаться.

Один наш знакомый прямо захворал от этого топора. Ходит все не в себе и спрашивает:

– Как это пудель в реке провалился в забор? Держите меня, или я утоплю Даниила Хармса вприпрыжку на заборе!

<…> И зачем вас на свет маменька родила, несчастные ребята! Лучше бы вам не родиться, чем попасть в “ежовые” рукавицы!

Что касается Даниила Хармса, автора знаменитого “Топора”, мы не собираемся его топить.

Мы бы только хотели, чтобы он по примеру Яна Гуса сгорел, если не откажется писать такие топорные вирши.