Пробуждение - Тина М. Дженкинс

— Но вы были счастливы.

— Да. Это верно.

— А куда вы ездили? — В голосе Монти неожиданно прозвучали тоскливые нотки.

— Мы объехали почти всю Калифорнию, ходили в походы, ночевали в палатке в горах или в пустыне, катались на лыжах на озере Тахо, побывали в Лас-Вегасе, в Мексике, на Карибах, пару раз слетали в Европу. В общем, проще перечислить места, где мы не были.

— Я бы тоже хотел совершить путешествие.

— Что же тебе мешает?

Монти протяжно вздохнул:

— Нам нельзя выезжать за пределы штата без справки об отсутствии инфекционных заболеваний и визы Совета здравоохранения.

— Ты шутишь!

— Ничего подобного. В наши дни мало кто имеет возможность свободно перемещаться даже между штатами.

— Но ведь это же… Я хочу сказать — разве люди не чувствуют себя в… в резервации? В гетто?!

Монти бросил быстрый взгляд в сторону наблюдательного окошка и приложил палец к губам.

— В другой раз, — шепнул он.

Нат все же сумел поставить Монти мат. К концу партии ему, правда, едва не стало плохо, и в то же время он внутренне ликовал. Впервые с того момента, как он вернулся к жизни, Нату удалось не только выиграть у Монти в шахматы, но и поддерживать нормальную беседу на протяжении без малого полутора часов. Для него это был действительно большой успех.

— Я вижу, твои мозги быстро становятся на место, — заметил Монти, убирая фигуры в коробку. — Это просто здорово, Нат! Я очень рад за тебя.

— А я рад, что ты никогда мне не поддавался.

— Нет, я не поддавался, но…

— Ты отличный парень, Монти!

— Ладно, брось…

— Нет, я серьезно. Ты действительно хороший человек и добрый товарищ. Таких людей, как ты, всегда было не слишком много.

Много позже, когда Нат уже лежал в постели, он почувствовал, как к нему возвращается знакомое ощущение внутренней пустоты. Казалось, царившие в палате полумрак и тишина обрели свой собственный — и немалый — вес. Они чуть не физически давили на него со всех сторон, и Нат чувствовал себя древней мумией, похороненной в самой глубокой египетской гробнице.

Сирил — дежурный охранник — заглянул в комнату, чтобы пожелать ему спокойной ночи.

— Знаешь, Сирил, мне кажется, я вполне готов выйти наружу. Я так давно не видел звездное небо!

— Извините, мистер Шихэйн, но вам пока нельзя…

— Даже на минутку нельзя?

— Еще раз простите, сэр, но мне на этот счет даны совершенно определенные инструкции.

— Инструкции? Значит, я…

Сирил остановился в дверях.

— …Пленник, которого нужно охранять?

— Вовсе нет, — терпеливо объяснил тот. — Но вы еще не совсем здоровы, а у нас с утра — повышенный уровень загрязнения воздуха. Если вы выйдете наружу без соответствующих средств защиты, это может очень плохо отразиться на вашем состоянии.

— И все-таки я бы попробовал!..

— Это для вашего же блага, доктор Шихэйн.

— Как и весь этот эксперимент с оживлением, я полагаю…

— Насчет эксперимента мне ничего не известно. Спокойной ночи, мистер Шихэйн.

Нат слышал, как со вздохом отворились двери лифта и Сирил вошел в кабину. На этаже не осталось никого, кроме ночной сиделки, которая — он знал — скоро уснет. Нат долго лежал в темноте, выжидая, пока пройдет достаточно времени. Потом он сунул руку под матрас, где был спрятан флакончик с таблетками. Открыв крышку, Нат высыпал половину таблеток на ладонь и, отправив в рот, запил водой. Во флакончике сто пятьдесят таблеток — по его расчетам, этого должно хватить. Лекарство он украл во время одной из своих пробежек, из палаты, где хранились разные медицинские препараты. Что именно ему попалось, Нат понятия не имел — все таблетки в шкафах были без маркировки и отличались друг от друга только по цвету, — однако интуиция подсказывала ему, что это какое-то обезболивающее на опийной основе. Да хоть слабительное — сто пятьдесят таблеток чего угодно в любом случае должны положить конец его мучениям.

И Нат высыпал из флакона еще порцию таблеток. Они были довольно большими и шершавыми, словно прессованный мел; он запил их еще одним глотком воды и бросил осторожный взгляд на объектив следящей камеры. Нат не сомневался, что дежурная сестра спит на своем посту, поэтому он снял одежду со вшитыми в нее сенсорами и датчиками, чтобы хотя бы в эти последние минуты вырваться из-под неусыпного контроля регистрирующей аппаратуры.

Глотая третью пригоршню таблеток, Нат едва не подавился. Пытаясь прокашляться, он почувствовал, как его наполняет отвращение к себе. Нат никогда не думал, что дойдет до самоубийства, — он был о себе более высокого мнения, однако и подобных обстоятельств он не мог себе представить. Оторванный от своего времени, от всего, что ему близко и знакомо, Нат не находил в себе сил достойно встретить то, что уготовано ему будущим.

В голове у него слегка зашумело, мысли начали путаться — это начали действовать таблетки. Откинувшись на подушки, Нат вспоминал «Антония и Клеопатру» — свою любимую шекспировскую трагедию.

— Ведь Цезарь и невеликодушие несовместны, — чуть слышно прошептал он, вспоминая сцену, в которой Октавий Цезарь делает вид, будто проявляет снисхождение к побежденной Клеопатре, и обещает, что обойдется с ней милосердно. Но истинной целью Цезаря было с триумфом протащить Клеопатру по улицам Рима как «мерзкую блудницу». А Нат чувствовал, что, если он останется в живых, с ним случится что-то подобное. Для всего мира он станет мрачной диковинкой, живым экспонатом кунсткамеры. Никогда, никогда он не будет принадлежать самому себе, никогда не сможет жить обычной жизнью. И если самоубийство было достойным выходом для римского полководца и египетской императрицы, то почему он не может поступить так же?

Нат поднял руку — свою сильную левую руку, в которой была зажата последняя порция таблеток, — и почти донес ее до рта. Уже теряя сознание, он услышал шепот прислужницы Клеопатры:

— «Угас наш день, и сумрак нас зовет…»[9]

40

Предъявив дежурному свой ночной пропуск, Монти уверенно вел электромобиль по парковой дорожке к центральному пульту управления светоустановками. Впереди уже виднелась двадцатифутовая скульптура северного оленя, целиком выполненная из стали. Эту скульптуру Монти вчерне сварил дома, в своей мастерской, чтобы принять участие в ежегодном городском фестивале рождественских световых фантазий. Надо сказать, что в этих конкурсах Монти участвовал достаточно регулярно, но олень — самый большой и амбициозный его проект, с которым он связывал большие надежды. Туловище оленя было сделано из бочки, а рога ветвились так прихотливо, что напоминали скорее заросли кораллов. Пропорции статуи выбраны весьма произвольно (особенно бросались в глаза слишком короткие ноги), хвост и вовсе отвалился при перевозке, но Монти был уверен, что когда вспыхнут укрепленные на статуе тысячи крошечных электрических лампочек, его олень на фоне темного ночного неба над пустыней будет выглядеть очень внушительно. Сейчас в парке не видно ни души, но Монти знал, что на фестиваль, который считался одним из главных событий года, всегда собираются тысячи людей. Они будут разъезжать по дорожкам в электрокарах и любоваться световыми скульптурами…