Ночь и день - Вирджиния Вульф

— Мне кажется, вам очень повезло, — заметила она. — Я вам завидую: живете одна, можете делать что хотите…

«И с женихом у вас удивительные, высокие отношения, без всяких торжественных объявлений и обручальных колец», — мысленно добавила она.

У Мэри от удивления вытянулось лицо: чему тут можно позавидовать? Ведь судя по всему, Кэтрин говорит искренне.

— Мне кажется, у вас нет никаких причин завидовать мне, — сказала она.

— Вероятно, людям вообще свойственно завидовать, — ответила Кэтрин туманно.

— Да, но у вас есть все, о чем можно только мечтать.

Кэтрин промолчала. Странно притихшая, она не сводила глаз с камина, от ее прежней самоуверенности не осталось и следа. Тон Мэри уже не казался ей враждебным, и она забыла, что собиралась немедленно уйти.

— Наверное, — сказала она после долгой паузы. — И все же иногда мне кажется… — и снова умолкла, подыскивая нужные слова. — Вот как на днях в подземке, — продолжила она, улыбнувшись. — Что заставляет этих людей идти в одну сторону, а не в другую? Не любовь, не разум, а, должно быть, некая идея. Кто знает, Мэри, может, наши чувства — отголосок некой идеи? А может, и нет никаких чувств — вообще нет… — Последнюю фразу она произнесла с горькой усмешкой, и вопрос, который она даже не сформулировала толком, был явно адресован не Мэри и вообще никому конкретно.

Однако эти слова показались Мэри Датчет пустыми и даже циничными. Вся ее душа восставала против подобной мысли.

— Лично я придерживаюсь противоположной точки зрения, — сказала она.

— Да, знаю, — отмахнулась Кэтрин, готовясь перейти к чему-то более важному.

На этот раз Мэри показалось, что Кэтрин настроена серьезно.

— Я думаю, что чувства — это и есть реальность, причем единственная, — сказала она.

— Да, — ответила Кэтрин с легкой грустью. Она понимала, что Мэри в этот момент подумала о Ральфе и нелепо ждать от нее других откровений об этих удивительных отношениях, и да, она согласна, в некоторых случаях, хотя очень редко, жизнь принимает и такой оборот.

Она встала. Но Мэри с жаром воскликнула: «Нет, постойте, куда же вы!» — и добавила, что они так редко видятся, ей давно хотелось с ней поговорить… Кэтрин удивила такая непосредственность. Ей показалось, что, пожалуй, не будет большой бестактностью с ее стороны упомянуть теперь о Ральфе.

И, милостиво согласившись посидеть еще «хотя бы десять минут», она заговорила снова:

— Кстати, мистер Денем сказал мне, что собирается уйти из адвокатуры и поселиться за городом. Он уже уволился? Он собирался мне сказать об этом сам, но нас прервали.

— Он об этом думает, — коротко ответила Мэри. Лицо ее залил румянец.

— Это очень хорошо, — сказала Кэтрин решительно.

— Вы так считаете?

— Да, потому что тогда он сможет сделать что-то стоящее: напишет книгу. Мой отец всегда говорил, что это самый способный из всех молодых людей, пишущих для его обзора.

Мэри, склонившись над камином, принялась ворошить угли, тыча кочергой сквозь прутья решетки. Когда зашла речь о Ральфе, ей очень хотелось честно рассказать все Кэтрин, объяснить, какие на самом деле у них с Ральфом отношения. Судя по тону Кэтрин, та вовсе не собиралась выведывать у Мэри ее секреты, как и не строила догадок на этот счет. Более того, Кэтрин ей нравилась, этой женщине следовало доверять, и ее было за что уважать. Первый шаг к сближению был удачным, во время разговора с Кэтрин стало понятно, что дальше будет непросто, и все же Мэри чувствовала, что должна быть с ней откровенна — Кэтрин следует знать то, о чем она, судя по всему, пока даже не подозревает, — она должна рассказать Кэтрин, что Ральф в нее влюблен.

— Честно говоря, я не знаю, какие у него сейчас планы, — быстро заговорила она, спеша высказать все, пока не передумала, — мы ведь с ним не виделись с самого Рождества.

Странно, удивилась Кэтрин, но, может, она не до конца поняла ситуацию. Она знала за собой этот недостаток: ей всегда недостает проницательности, когда речь заходит о тонких оттенках чувств, — вот лишнее доказательство ее приземленности. С таким практическим складом ума лучше иметь дело с абстракциями, с числами и цифрами, а не с женскими и мужскими чувствами. Во всяком случае, так бы сказал Уильям Родни.

— А теперь… — начала она.

— О нет, постойте, прошу вас! — воскликнула Мэри, пытаясь остановить гостью.

Едва Кэтрин направилась к двери, Мэри поняла с предельной ясностью: ее нельзя отпускать. Если Кэтрин уйдет, она потеряет единственную возможность объясниться, единственную возможность сказать что-то очень важное. Пяти-шести слов ей хватило, чтобы задержать Кэтрин, но на этом силы покинули ее. Слова, которые она собиралась сказать, застывали где-то у самых губ, комом стояли в горле. И в конце концов, почему обязательно нужно все рассказывать? Потому что так правильно, подсказывал внутренний голос, будь откровенна с другими, пусть они видят, что у тебя на душе. От этой мысли она поморщилась: не слишком ли сурово, ведь ее и так обобрали до нитки? Может же она оставить себе хоть самую малость?! Но если она и впрямь что-то себе оставит? И сразу же ей представилась одинокая жизнь в замурованном пространстве — в кольце глухих стен, бесконечно долгая, с одними и теми же чувствами, которые не притупятся и не исчезнут, сколько ни бейся о каменную толщу. Ее пугала перспектива такого одиночества, но заговорить сейчас — а значит, отказаться от одиночества, даже привычного, — было выше ее сил.

Она случайно коснулась рукой меховой опушки на юбке Кэтрин и наклонилась, чтобы получше рассмотреть фасон.

— Мне нравится этот мех, — сказала она. — Мне нравится, как вы одеваетесь. И вы не должны думать, что я собираюсь замуж за Ральфа, — продолжала она с такой же интонацией, — потому что он меня вовсе не любит. Он любит не меня… — произнесла она, не поднимая головы, судорожно сжимая мех.

— Обычное платье, — сказала Кэтрин, но по тому, как она напряглась, можно было догадаться, что она поняла Мэри.

— Ничего, что я вам это рассказываю? — спросила Мэри.

— Нет, что вы, — ответила Кэтрин, — но вы ведь ошибаетесь, не так ли? — Ей и правда стало ужасно неловко. Ей совсем не нравилось, что дело принимает такой оборот. Мало того что ситуация малоприличная, главное — ее поразило страдание, звучавшее в голосе Мэри.

Полная странных догадок, на всякий случай она еще раз внимательно поглядела на Мэри. Однако напрасно она надеялась найти подтверждение тому, что все это было сказано не всерьез, — сомнений быть не могло. Мэри сидела, устало откинувшись в кресле, с таким видом, как будто за все время, пока длилось ее мучительное признание, миновали не краткие минуты, а пятнадцать долгих лет жизни.

— Не правда ли, есть такие вещи, в которых невозможно ошибиться? — сказала Мэри тихо. — И это удивительнее всего… я имею в виду, когда любишь кого-то. Я всегда считала себя человеком здравомыслящим, и даже гордилась этим, — добавила она. — И совершенно не ожидала, что со мной такое случится… то есть я хочу сказать, когда другой этого не чувствует. И вот что было глупо: я стала притворяться. — Она помолчала. — Потому что, понимаете, — быстро продолжила она с жаром, подавшись вперед, — это любовь. Сомнений быть не может… Я его по-настоящему люблю… Ральфа. — Энергичный кивок, выбившаяся прядь волос, пылающее от волнения лицо — все это придавало ей вид гордый и вместе с тем вызывающий.