Лето больших надежд - Сьюзен Виггз

Он слышал разговор незнакомца о Йеле и его планах поработать в этом году в газете и о надеждах на будущее. И потом он осознал, что этот незнакомец — он сам.

Миссис Лайтси — «Называй меня Гвен», — настаивала она, — просияла, глядя на него, стройная, элегантно одетая, она покачивалась в ритме пригородного поезда. Ее украшения были сдержанными и подобраны со вкусом. Небольшие золотые часы. Простое бриллиантовое кольцо, нитка жемчуга, и ничего больше. Памела однажды сказала ему, что, имея состояние ювелиров Лайтси, ее мать могла бы увешаться золотом и бриллиантами. Но конечно, это было бы вульгарно. То, что ты можешь, не значит, что ты должна.

Он отодвинулся назад и изобразил на своем лице приятное выражение, пока они говорили с ним.

— Все так счастливо повернулось, — заявила она.

— Да, мадам. — Он не знал, что еще сказать.

— Памела будет так рада тебя видеть, — заключила миссис Лайтси.

Филипп улыбнулся, потому что он не знал, что еще сделать.

— Да, мадам, — сказал он наконец.

Я спал, и мне снилось, что жизнь прекрасна.

Я проснулся и обнаружил, что жизнь трудна.

Эллен Стергис Хуупер, американский поэт.

— Это был последний раз, когда я видел Маришку, — объяснил папа Оливии усталым, горестным голосом. — Она ушла в тот день, и я никогда больше не видел ее, никогда не говорил с ней.

— В это невозможно поверить, — сказала Оливия, пытаясь представить себе своего отца, юного и отчаявшегося, и девушку, которую он любил. — Если ты так сильно любил, почему ты не попытался связаться с ней? Почему ты просто не пропустил поезд в тот день?

Он потер лоб, словно у него болела голова.

— Шок, я полагаю. И что-то в ней… она убедила меня, что все кончено. Конечно, когда я вернулся в школу, я звонил ей снова и снова. Я писал письма, посылал телеграммы, даже как-то в выходные поехал поездом в Авалон. В конце концов ее мать сказала мне, что Маришка уехала, и просила не пытаться связаться с ней.

— Значит, мать Маришки знала, что происходит?

— Может быть. Я не знаю. Я даже не знаю, осознавала ли Маришка в тот момент, что она беременна, или она просто бросила меня. — Он покачал головой. — Мне не стоило верить в то, что она сказала мне в тот день. Я должен был верить в то, о чем она не говорила. Ее жестам, ее нервности, тому, как она обкусывала ногти на пальцах.

У Оливии кружилась голова. Она понимала, что узнала лишь сюжет истории, но деталей недоставало. Но факт заключался в том, что ее отец был влюблен в Маришку Маески.

— Значит, ты не расторгнул помолвку с мамой, просто чтобы сдержать свои клятвы?

— Это не так. — Он посмотрел на небо за окном квартиры. — Я не горжусь тем, как я справился с ситуацией, и то, что я был молод, не извиняет моей глупости.

— Что ты сказал маме, когда увидел ее снова?

— Я сказал, что мы должны разорвать помолвку. Что я не думаю, что мое сердце все еще ее желает.

— Ты не думал? — потребовала ответа Оливия, теперь она была в ярости. — У тебя было целое лето, чтобы подумать об этом. К тому моменту, как ты обсуждал это с моей матерью, ты должен был знать.

— Я не знал, — признал он.

Она взглянула на фотографию на столе и вздрогнула. Ее больше всего задевало не только то, что он был с кем-то еще, будучи обручен с ее матерью. Самую большую боль причиняло то, как счастлив он был с Маришкой. Оливия никогда, никогда не видела его таким счастливым.

— Солнышко, — сказал он, — скажи мне, о чем ты думаешь?

— Поверь мне, тебе лучше этого не знать.

— Позволь мне судить самому. У нас и так слишком много секретов.

— Хорошо. Если ты хочешь знать, когда я посмотрела на фотографию, я почувствовала зависть. Я хотела бы, чтобы ты был так же счастлив с мамой.

— Ты слишком много прочла на одном моментальном снимке. Все так выглядят, когда они молодые и вся жизнь лежит перед ними. — Он положил свою руку на ее. — Я пытался — мы с твоей матерью оба пытались и долгое время надеялись, что у нас все получится.

Она убрала руку. Несмотря на тепло летнего дня, его пальцы были холодными.

— После того как ты сказал маме, что разрываешь помолвку, она… что она сделала? Все равно заставила тебя жениться на ней? Я не понимаю, папа. Ты кое-что не договариваешь.

Он снова посмотрел в окно:

— Твоя мать не была… в ответе за разрыв помолвки. По ее совету мы вернулись в школу и вели себя так, словно мы пара. Она сказала мне, что это только на несколько дней. Но потом между нами все изменилось. Все стало лучше. Я помню, почему я стал встречаться с твоей матерью с самого начала, почему я сделал ей предложение. Она была — и все еще остается — красивой, умной и вдумчивой.

— И она была доступна, не забывай этого, — сказала Оливия.

— Я был одинок в те дни.

— Но это лучше, чем оставаться не с тем человеком.

— Ты умнее, чем я был. — Он поглядел ей в глаза. — Послушай, мне жаль, что эта помолвка не удалась. Мне жаль, что мы причинили тебе боль. Но я горжусь тобой, горжусь, что ты знаешь достаточно, чтобы все это прекратить. И что у тебя есть мужество взглянуть в лицо чему-то реальному, чему-то достаточно глубокому, что длилось целую жизнь.

Несмотря на ее злость на него, Оливия вдруг поняла. В тот день, когда они с Рэндом порвали, ее отец говорил с удивительной проницательностью: «Есть любовь, которая имеет силу спасти тебя, провести тебя через жизнь. Ты должен сделать это, или ты умрешь. И когда она кончается, твоя душа начинает кровоточить, Ливви. Клянусь, в жизни больше нет подобной боли».

Теперь, наконец, она точно знала, где был источник этой проницательности. Ее отец был там. Эти слова не были простой банальностью. Он знал это из личного опыта. Однажды он так любил. Только объектом этой любви была незнакомка — Маришка Маески.

— Я хотел сделать твою мать счастливой, — сказал он. — Я хотел быть достойным ее. Я хотел этого больше всего на свете. Иногда, если ты чего-то очень сильно хочешь, ты заставляешь это случиться одной только силой своей воли.

— Боже, неужели ты ничему не научился? — спросила она разочарованно. — А мама? Вы поженились в декабре 1977-го. Зачем было так торопиться? Вы оба были молоды, впереди у вас был юридический факультет. — Она замолчала, его взгляд витал где-то на потолке. — Ты должен сказать мне, папа. Я уже и без того слишком много знаю.

Он долго колебался, подыскивая нужные слова. Он показался ей таким постаревшим. Когда ее привлекательный, живой отец превратился в измученного старика? Наконец, он сделал глубокий вдох:

— Это же еще и история твоей матери.