Стальная роза - Елена Горелик

Огромная, сыто порыгивающая империя, постепенно начинающая забывать, с какой стороны нужно держаться за меч. Какой лакомый кусок!

Спустя почти семь лет никто, кроме ведущих записи чиновников, уже не помнил, кто такой Дахэ Ли Ванчжун. Да и то, регистраторам из Тайюаня приходилось покопаться в памяти, чтобы извлечь из неё сведения об этом бунтовщике. Ну да, был такой. Здорово досаждал наместникам северных провинций, даже Ючжоу сжёг. Потом непонятно с чего пошёл осаждать дальнюю крепость Бейши, но не взял и убрался на север. Кажется, мутил дикие племена, даже привёл весной кого-то, но был разбит и лишился головы. Вроде бы его собственные слуги обезглавили, по приказу его же супруги. А так – мелочь он, на фоне произошедшего после. Хотя императрица объявила смерть Ванчжуна началом новой эпохи её правления, названной Шэньгун в честь «чудесного избавления от разбойника», события лета того года затмили мятеж Ванчжуна.

Летом того года восстали покорённые корейские царства.

Судя по тому, как вяло было поддержано это восстание со стороны мохэ и как яростно вступилось за соседей царство Силла, сохранившее независимость, заговорщики из числа бывших царствующих семей Пэкче и Когурё явно поторопили события. Если мохэ трезво оценили свои шансы против нарождающейся полевой артиллерии империи Тан и фактически отстранились, то корейцы, обладавшие довольно высокими на то время технологиями в металлургии, всерьёз рассчитывали обзавестись собственным огнестрелом. Им удалось даже отлить несколько пушек и с их помощью выбить ханьцев из пары городов. Но на том их удача и закончилась, потому что императорские войска, явившиеся подавлять мятеж, привезли в обозе не только «всеядные» бомбарды и противопехотные картечницы. В их арсенале оказались уже большие осадные пушки, которые везли на специальных лафетах восьмёрки сильных лошадей. И стены древних корейских крепостей, за которыми восставшие рассчитывали отсидеться до подхода армии Силла, оказались слишком тонкими для тяжёлых ядер… Взятие столицы Когурё – Содо[11]– ознаменовалось наиболее упорным сопротивлением корейцев и наибольшей жестокостью имперских войск, когда город пал. Мужское население было истреблено почти поголовно, пощадили лишь мальчиков младше десяти лет, а женщин отправили в бордели по всей империи. Исключение сделали только для знатных дам, но и их, лишив имущества и титулов, отправили с детьми и прислугой в ссылку. И вообще, эта война отличалась от предыдущих небывалой доселе взаимной жестокостью сторон. Ханьские солдаты резали корейцев, не глядя на пол и возраст, но и их ждала крайне незавидная участь, если попадали в руки восставших… Год. Целый год с небольшим длилась кровавая бойня, о бесчеловечности которой написали даже привычные к ханьской жёсткости имперские хронисты. Итогом её стало уполовинивание населения Пэкче и Когурё, уменьшение территории неуступчивого Силла и исход некоторого количества корейцев на север, во владения мохэ. Последние, воспользовавшись тем обстоятельством, что к ним пришли умелые корейские мастера, не замедлили объявить свои земли царством Бохай. Воевать с мохэ, сохранившими своё войско и усиленными беглыми корейскими оружейниками, имперцы не стали. Послали дипломатов. К удивлению и негодованию царя Силла, новоиспеченное государство Бохай не стало уклоняться от танских объятий. Был заключён договор о мире и торговле, чем обе стороны остались весьма довольны. Все понимали, что время идёт, царства и империи то усиливаются, то слабеют, и однажды удача может повернуться лицом уже к хитрым мохэ, показав ханьцам спину. Но именно сейчас обе стороны понимали, что не готовы к затяжной вой не, которая неизбежна в случае неподписания упомянутого договора. Имперцы были измотаны годом ожесточённой корейской войны, а мохэ и сбежавшие к ним корейцы ещё не скоро накопят достаточно сил для разговора с империей Тан на равных[12].

Иными словами, на востоке империя закрепила свой успех, а вот на западе дела шли неважно. Западно-тюркский каганат, вассал империи, всё больше погружался в хаос войны всех против всех, от него уже отложились хазары и племена кипчаков. Ханьские советники, фактически исполнявшие обязанности наместников, либо изгонялись, либо бесследно исчезали на бескрайних степных просторах. Зато арабы, полностью подчинившие Персию, пользуясь моментом, понесли веру Мухаммеда в массы родственных персам согдийцев, где ещё сильны были позиции империи Тан. Притом несли арабы свою веру поначалу на кончиках языков проповедников с Кораном в руках, а сейчас обнаглели и стали нести её на кончиках мечей обращённых в ислам персов. Императрице это пришлось не по нраву. Исламских проповедников погнали взашей из Кашгара и портовых городов, мусульманские кварталы в Гуаньчжоу и Чанъани стали небезопасным местом, а в Сута – Согдиану – выступила императорская армия. После пары лет упорного обоюдного бодания ханьский наместник был вынужден с позволения императрицы заключить договор с наместником халифа в Персии. Империя уступала часть земель и принимала на поселение персов-огнепоклонников, не пожелавших признавать Мухаммеда пророком, а мусульмане обязались не посылать ни воинов, ни проповедников для дальнейшего распространения ислама на территории, подвластные хуанди. С момента подписания упомянутого договора мусульмане, жившие в империи, или даже принявшие ислам подданные императрицы фактически превратились в поднадзорных. Их заметно ограничили в правах и свободах, запретив проповедовать свою веру и обязав отчитываться о передвижениях по империи. Для веротерпимой императрицы это было из ряда вон выходящим решением, но уж очень её разозлил тот факт, что обращённые в ислам уйгуры и ханьцы, её подданные, охотно вставали под знамёна противника. А когда прошёл слух – всего лишь слух! – что мусульман обложат дополнительным налогом, как их единоверцы обкладывали налогом-джизья немусульманское население завоёванных стран, часть практичных ханьцев, ранее принявших слово Мухаммеда, прилюдно отреклись от новой веры и столь же прилюдно поклонились Будде… Ничего личного, чисто бизнес. Мусульмане тогда распространяли свою веру точно так же, с помощью экономических рычагов, подкреплённых мечами воинов Аллаха. Можно сказать, что пожилая императрица кое-чему у них научилась на старости лет. А ей исполнилось к моменту подписания договора с народившимся исламским миром уже семьдесят восемь. По тем временам – мафусаиловы годы. И всё чаще в разговорах придворных и чиновников высшего звена звучало имя её дочери, принцессы Тайпин, как вернейшей помощницы своей божественной матушки…

В таких условиях ничего удивительного, что торговля с западными странами стала скудеть, и весь поток товаров сосредоточился на Кашгаре, что делало его уязвимым. Зато замирение с киданями и договор с Бохай открыли перспективное северное направление. Тюркские племена в Ала-тоо имели отлично развитую металлургию и рыхлую, расплывчатую государственность. На юг с караванами потекли отличные металлические изделия, слитки и меха, а на север – шёлк, фарфор, чай, бумага, вина, ханьские книги… Маленькая пограничная крепостица Бейши, ранее знаменитая лишь тем, что сумела устоять перед мятежником Ванчжуном, неожиданно получила важное торговое значение. Поселение разрослось в небольшой город, появилась вторая стена, внутри которой расположились гостиные дворы на любой кошелёк. На северном берегу речушки традиционно оставляли место для стоянки киданей рода Елюя, приходивших по осени торговать и остававшихся здесь на зимовку. Ханьцы не распахивали там степь, а елюевцы не выпасали лошадей и овец на южном, имперском берегу, среди крестьянских полей, кормивших население города и гарнизон. К слову, гарнизон увеличили с полутора сотен до тысячи воинов. Сотник Цзян естественным образом получил звание тысячника, что довольно прозрачно намекало на его опальный статус. Мол, сиди где сидишь, не высовывайся и довольствуйся тем, что тебе соизволят пожаловать. Впрочем, высокородный Цзян Яовэнь, чьё имя в империи уже прочно ассоциировалось с огнестрельным оружием, нисколько не страдал по этому поводу. Недавно он распространил среди знакомых и родственников, служивших в армии, свой письменный труд, посвящённый духу воина. Можно сказать, зёрна упали в подготовленную почву. Это была даже не книга, а кодекс неких правил, коим обязан следовать любой, избравший стезю воина, если желает послужить священной особе хуанди и обрести честь. Высокородный господин тысячник озаглавил этот кодекс словами «Верность и честь». Верность относилась прежде всего к хуанди, ниже на ступеньку шли высокородные гуны, и так далее. Воин, дававший клятву верности господину, обязан был с того момента ради него жить, и, если требовалось, умереть. В свою очередь господин точно такую же клятву давал вышестоящему господину – гуну, а тот – священному хуанди, обладающему Мандатом Неба. В этой схеме фактически не оставалось места для гражданских чиновников, коим зачастую подчиняли военачальников, и потому кодекс почти сразу встретил неявное, но сильное неприятие со стороны бюрократов. Тысячник знал, что так будет, и потому не надеялся при жизни увидеть свой труд принятым за основу создания сильного военного сословия. Но капля камень точит. Он не сомневался, что выстроенная в его кодексе иерархия понравится императрице и её наследникам. Дядя, дай Небо ему сто лет жизни, уже нашёптывал нужным людям нужные слова.