Тайна Ребекки - Салли Боумен

И тут по тропинке к бухте спустился Макс. Я слышала о нем, но увидела в первый раз. Он приехал с фронта, на нем была военная форма. И он должен был уехать уже сегодня. Его отец умирал в своей комнате, служанки суетились в доме, его бабушка отдавала распоряжения. «Мне не хватает слуг, – жаловалась она. – Как я могу управлять домом без лакеев?»

Солнечные лучи упали на Макса, и пуговицы на мундире засверкали. Револьвер висел в кобуре. У него были карие глаза и мужественное лицо: сын и наследник. Я посмотрела на него и подумала: «Вот!»

Моя любовь, мне столько еще надо рассказать тебе.

Эти призраки немного сердят меня – особенно эта девочка, потому что я знаю, что можно ждать от нее. Честно признаюсь тебе, в последнее время я довольно часто чувствую усталость и слабость. Мне требуется столько сил, чтобы вырастить ребенка. У него образуются косточки, сухожилия, формируется нервная система. И тогда я прихожу сюда, ложусь отдохнуть и жду, когда ты подашь знак: ударишь меня кулачком или ножкой в живот. Мне этого очень хочется. Прошло уже четыре месяца, а ты такой тихий – это беспокоит меня.

Я стараюсь есть больше обычного, ведь я такая хрупкая, это не очень хорошо для тебя. Чтобы приободриться, сейчас заварю чай, съем печенье, и мне станет получше. А теперь я разожгла камин, и собранные мною в бухте ветви горят так ярко. Оставшаяся на них соль придает языкам пламени то голубоватые, то зеленоватые, то желтовато-изумрудные оттенки. Начался прилив, и ветер стучится в окно. Я задернула занавески и зажгла лампу, чтобы тебе стало уютнее и теплее. На полу лежит пушистый ковер, и на нем у камина спит Джаспер. Мне так хорошо внутри этого домика – как тебе внутри меня, мой хороший.

Через несколько дней мне непременно надо будет съездить к врачу в Лондон. Надо было бы сделать это намного раньше, но я почему-то побаивалась. Я твердила себе: это слишком хорошо, чтобы походить на правду, а если я договорюсь о приеме, то месячные могут снова возобновиться. И я выжидала, пока и без всякого врача не убедилась: сомнений нет. И я теперь чувствую тебя под сердцем. Но мне надо теперь убедиться, что ты растешь здоровым и крепким. Сегодня после обеда меня вдруг охватила печаль, я вспомнила про свою мать, которая умерла, подарив жизнь моему сводному брату. Однажды мы встретились с ним здесь, в церкви, – очень нервный мальчик, с такими же, как у меня, глазами, а голову он держал точно так же, как моя мать, и подбородок такой, как у нее. Она никогда не видела его, а он ее. И мне вдруг стало страшно. А вдруг и с нами такое же случится?

Но я сильная и здоровая. Я никогда ничем не болела и даже не знаю, что это такое – лежать в постели, вот только эти последние несколько месяцев. Как жаль, что матери не бессмертны. Боги, а иногда и мужья начинают завидовать их радости и причиняют им вред. Я ничего не придумала – просто такое случается, мой дорогой.

А мне не хочется, чтобы ты рос без моей защиты. И мне не хочется, чтобы посторонние – те, кто не любил и не понимал меня, – рассказывали тебе про меня всякую чушь. Мне хочется, чтобы ты знал, кто я. Я хочу, чтобы ты знал, где найти меня. Знай: я такая же настойчивая, как тень отца Гамлета с его словами об отмщении. И если тебе захочется встретиться со мной, ты найдешь меня в Мэндерли, и я не буду обращать внимание на крик петуха и не буду ограничивать себя тесными временными рамками – от полуночи до рассвета.

Клянусь: пройди вдоль берега моря, и ты найдешь меня. Остановись у камня – и ты увидишь меня. Прислушайся к шуму за окном. Слышишь, как стучит ветер – это бьется мое сердце. Когда бы ты ни пришел – я всегда буду там рядом с тобой. Но если завистливые боги задумают выкинуть какой-нибудь фокус – вот она я, моя любовь, это мое наследие – моя история.

Я родилась в домике у моря, не таком большом, как дворец Мэндерли, это был серый дом среди скал и так близко от моря, что ты мог слышать его пение днем и ночью вместо колыбельной.

Первое, что мне запомнилось, – свет лампы в комнате и моя мать Изольда, которая баюкала меня, покачивая и тихо напевая. Второе, что отложилось в моей памяти, – как я убежала от мамы и проползла по песку до моря. Оно было живым, и мне захотелось окунуться в него, войти внутрь. Я дотронулась до блестящей зеленой волны, но она еще не успела накрыть меня с головой, как мама схватила меня и подняла вверх.

Она научила меня, как будет по-французски море и мать – и они звучат для меня похоже. И море было для меня живым существом. И море и мама были такими красивыми и могучими и наблюдали за мной. Осталось ли до сих пор это ощущение? Может быть.

Наш домик находился в Бретани, неподалеку от церкви и приблизительно в полумиле от шато, где жил кузен моей мамы. Скромная рыбацкая деревушка, жители которой хранили в памяти много романтических историй об этих местах. Некоторые считали, что здесь отец сэра Ланселота выстроил когда-то дворец. Отец Ланселота, хочу напомнить тебе, король бриттов.

В отличие от мамы мне кажется, что это так близко отсюда. Понадобилось всего два дня, чтобы пригнать оттуда сюда мою яхту. Встань на утес в юго-западной части – и ты увидишь место, где я родилась. Можно заглянуть за линию горизонта – это очень просто. Когда-нибудь я научу тебя этому.

Мы жили там очень уединенно – мама и я. Мне нравился наш дом и деревушка, и я часто вспоминаю эти места. Они являются мне в снах. Там всегда светило солнце, я просыпалась на рассвете, и меня охватывало радостное предчувствие грядущего – бесконечно долгого – дня. Я могла делать, что мне вздумается: мама предпочитала отдыхать и мечтать, писала письма или читала, иной раз она занималась со мной – учила буквам, мы вместе читали поэмы, иногда она играла на пианино, которое выписала из Англии. Оно было слишком большим для нашего зала, и влажный морской воздух не очень-то подходил для инструмента. Однажды мама заплакала, потому что нужен был мастер, который мог бы настроить его, но на расстоянии нескольких миль не нашлось никого, кто мог привести его в порядок.

Весь долгий летний день я бегала босиком. С моей подружкой Мари-Хелен мы пили молоко на кухне, а потом снова спешила из дома на берег моря. Я плавала как рыба и даже могла поймать креветку в камнях. Я играла с деревенскими ребятишками. Как-то в воскресенье я отправилась в Масс. Мама вручила мне свои коралловые четки (но не смогла передать мне своей веры в бога), когда мне надо было пойти в церковь к причастию. Священник, глубокий старик, был моим хорошим другом, я потребовала, чтобы на меня надели белое платье и вуаль, как на невесту. Он покачал головой, засмеялся и сказал, что я настоящая маленькая язычница.

Мне нравилось смотреть, как рыбаки выгружают с лодок корзины с фиолетовой макрелью, огромных крабов, которые смотрели черными глазами, и таинственных лобстеров, у которых подрагивали усы. Мари-Хелен учила меня не только ловить рыбу, но и жарить ее, и печь на углях, готовить лобстеров и обдавать кипятком мидий. Удовольствие от этой еды портила только мысль о насилии, которое волей-неволей совершаешь при этом.

И потом, в Мэндерли, я вспоминала рецепты Мари-Хелен, и друзья Макса поражались необычной еде, которую подавали у нас. Они спрашивали, где я всему научилась, а я улыбалась и отвечала, что это все дело рук умелицы миссис Дэнверс. Она и в самом деле научилась у меня готовить многие блюда, когда мы жили в доме под названием Гринвейз. А иногда, когда мне хотелось подразнить Макса – он очень боялся, что кто-нибудь узнает о моей прошлой жизни, – я ссылалась на свою кузину из Франции и говорила, что это наш семейный рецепт…