Княгиня Ольга. Зимний престол - Елизавета Дворецкая

Вблизи послышался глухой говор: ее чудовище обменялось с кем-то парой слов, но Эльга не разобрала смысла. Потом внизу заскрипели доски; тут же она ухнула вниз – несущий ее пригнулся, проходя под каким-то препятствием. Скрип, хлопок позади. Потом неведомая сила приподняла ее и опустила, перевернув и положив на спину. Укутанная в шкуры, Эльга даже не понимала, на снегу лежит или где. Что с ней собираются делать?

Под личиной было темно. Вокруг стояла тишина, шум буйства остался где-то далеко.

Личина осторожно сдвинулась. Эльга поспешно открыла глаза и вскрикнула: над ней склонилось огромное чудище в бурых шкурах и с зубастой пастью. Но тут же пасть исчезла… и Эльга увидела знакомое лицо. Но не сразу вспомнила, кто это такой, – с таким трудом она сейчас соображала, на каком вообще свете.

Мистина сбросил с себя шкуры, приподнял Эльгу, посадил и выпутал из наряда козы. Стянул с княгини заснеженный кожух, сам развязал ее влажный платок, даже попытался пригладить пряди, выбившиеся из-под волосника. Где-то рядом мерцал свет. Оглядевшись, она обнаружила, что сидит на полу в своей собственной избе. На столе горел светильник. И никого – она сама отпустила челядь гулять, кроме двух женщин, спавших со Святкой в девичьей избе. Зная, что гости могут являться до утра, Эльга велела вечером еще раз протопить жилье и унести ребенка, чтобы не тревожили.

– Испугалась? – Мистина посмотрел в ее изумленное лицо. – Хватит с тебя на сегодня, и так вон вся взмокла.

От громадного облегчения на Эльгу накатила слабость: не отвечая, она откинулась назад, на сброшенные шкуры. В голове немного шумело от беготни и меда: они с Утой угостились из той же бочки, что выставили на двор «для чуров» в личинах.

Мистина тем временем начал стаскивать с нее черевьи и покрытые снегом вязаные чулки. Потом развязал гашник Ингваровых портов, приподнял ее и снял их тоже. Эльга с трудом открыла глаза.

– Что ты делаешь? – слабым голосом спросила она.

Ею владело острое, пронзительное чувство оторванности от обычного мира – чувство пребывания на том свете, что и составляет суть священных праздников. В эти дни никто не работает, а вместо этого все лишь едят, пьют, гуляют, ходят по родне – проводят время именно так, как это будет в посмертии.

И еще кое-чем два праздника противовесных точек года отличаются от обычных дней. Когда чуры сходят в земной мир, он переворачивается и становится дозволенным все то, что в обычные дни не дозволено никак.

– Не могу видеть на тебе Ингваровы портища. – Мистина стянул собственный кожух и отложил в сторону.

– Сегодня такой день – все шиворот-навыворот.

– Не настолько, чтобы я возжелал отрока.

Наклонившись, он стал целовать ее бедра под подолом двух Ингваровых рубах, поднимаясь все выше. Этой ночи он ждал два месяца и теперь, когда никто не мог ему помешать, не собирался тратить времени.

От тепла его губ и холодных прикосновений влажных от снега шкур Эльгу пробирала дрожь, усиливая чувство нездешности. Казалось, она летит в пропасть; она может усилием воли остановить полет, но не делает этого. Те два дня, пока Мистина был в Вышгороде, прошли как в полусне; и потом, когда он уехал, обещая, что уже скоро даст ей возможность вернуться, ей думалось, что все это она видела во сне. И сейчас не верилось, что она позволяет делать это с собой не своему мужу… чужому мужу… и даже мужу собственной сестры… И это было настолько немыслимо, что она старалась вовсе об этом не думать.

Но она не собиралась ему мешать. Эта река, от которой она так долго и упорно пятилась, все же настигла ее и смыла с берега благоразумия и чести; теперь оставалось только плыть по ней. Руки Мистины уже добрались под рубашкой до ее груди, а губы ласкали шею. Она трепетала от волнения, блаженства и желания, чтобы это продолжалось и шло дальше, дальше; гладила его шею, волосы, обмирая от счастья, что он наконец-то в ее объятиях…

Мистина приподнял ее и потянул с нее обе рубашки сразу – верхнюю и нижнюю.

– Ай! – Эльга вскрикнула, когда мокрая шкура прикоснулась к обнаженной коже. – Не здесь!

Тогда он поднял ее на руки и понес к лежанке. Обнимая его за шею, Эльга вздохнула с облегчением: ее угнетала эта куча шкур и личин. Напоминала о том, о чем она хотела забыть… Если бы пять лет назад в самый миг ее третьего, последнего призыва к судьбе из леса не вышел Мистина Свенельдич и не всадил сулицу прямо под лопатку Князю-Медведю, ей и пришлось бы принадлежать косматому чудищу на потертых шкурах[28].

В те давние дни она еще не думала о Мистине. Тогда она думала об Ингваре, которого никогда не видела, и бойкий воеводский сын был лишь средством к нему попасть – кем-то вроде серого волка, что вынесет из Навей в белый свет. И с тех пор он не раз еще исполнял эту обязанность – выносил ее из беды. Уже давно – с тех пор как поход на греков из замысла стал делом – ее не покидало чувство, будто она идет по жердочке над мерцающей в нижней черноте Огненной рекой. Было страшно и не видно берега во тьме впереди. И любовь Мистины, как ни странно, усиливала это чувство оторванности от человеческого мира: с ним Эльге казалось, будто она сама стала искрой света, парящей во тьме. Но при этом ее переполняло восхищение перед его телом, мышцами его плеч, его спины под ее руками и гладкой кожи, где на груди уже побледнел тонкий шрам, а на левом плече и на лопатке еще виднелась красная неровная черта. В его облике над ней склонялся сам дух мужской стихии, и она не могла представить более сильного и яркого его воплощения.

Только утром, когда Эльга уже встала и зажгла свечу – пора было идти следить, чтобы челядь прибрала в гриднице и начинала готовиться к новому пиру, – Мистина окликнул ее.

– Я еще не сказал – тебя ждет радостная встреча.

– С кем? – Взяв из ларца гребень, Эльга обернулась.

Служанок она вчера выслала и пока никого не звала, и расчесывать косы приходилось самой.

– С родичем. То есть зятем.

– Разве Тородд вернется? – Эльга вновь подошла и присела на край лежанки.

– У тебя есть еще один зять. Вчера Кашенец приехал – Ингвар из Чернигова прислал.

– Кашенец? – Эльга знала Вилмундова сына, одного из Ингваровых гридей. – Я не слышала.

– Ночью уже добрался. Я сам едва успел с ним перемолвиться.

– Что там случилось? – Эльга слегка встревожилась.

Духом приободрившись, умом она понимала: сейчас беды можно ждать отовсюду.

– Да случилось кое-что. – Мистина сел на лежанке, с явной неохотой вырываясь из тепла постели и вновь превращаясь в первого среди княжьих бояр. – Грозничар объявил, что дани более не даст и сам желает отныне зваться князем черниговским.

– Что ты сказал? – Эльга вытаращила глаза. – Чего он желает?

Она ослышалась? Это шутка? Но в глазах Мистины под слегка опухшими с недосыпа веками сейчас не было и намека на веселье.