Что мне делать без тебя? - Ирина Лобановская

Олеся вздрогнула. Опять… Ее снова ждут, только теперь далеко от дома, в другой стране, но точно так же, как тогда, под дождем…

— Валерий, опомнись! — прошептала она. — Что ты говоришь?

— Правду, — ответил он и попросил. — Покажи мне фотографию Полины.

Она вынула из сумочки фото и протянула ему. Но он не смотрел на фотографию, он смотрел на нее, и видел только ее, ее одну, и слышал только ее голос… Олеся безвольно опустила руку на колени. Вновь наступило молчание. Оно длилось вечность.

— У тебя есть здесь кто-нибудь, Валерий? — она приподняла внимательно слушающие бровки. Незабываемое движение…

— Кто-нибудь — есть, — усмехнулся он. — Кто-нибудь всегда есть, но это только кто-нибудь…

— Папа очень ждал от тебя письма… Без конца спрашивал… Можно, я расскажу ему о тебе?

— Как хочешь, — равнодушно ответил он. — А что ты можешь обо мне рассказать?

Олеся снова смутилась. Действительно, что ей рассказывать? Как он выглядит? Или какой марки у него машина?

— Вот видишь, — снова усмехнулся Валерий. — Даже рассказывать обо мне нечего! Понимаешь, это совсем другая жизнь, словно второе, новое существование на Земле, а прежнее ушло навсегда вместе с тобой. Наверное, мне крупно повезло, раз я чем-то заслужил свое второе бытие — далеко не каждый выигрывает, проиграв. Может, это мне за мои прошлые страдания, не знаю… Тетя Лиза умерла два года назад, оставив мне, единственному наследнику, немалые деньги. Так что проблем нет, — он положил обе руки на руль. — Проблем нет… Ни у меня, ни у тебя… Тогда почему мы вдруг встретились? Как ты думаешь?

Нет, он требовал от нее слишком многого. Она не в состоянии выносить затянувшийся бессмысленный разговор, тягостную пытку вопросов — ей это не по силам, и ради чего она должна мучиться? Да, она ни о чем не рассуждала и ни о чем не задумывалась. Ну и что? Она такая всегда…

— Я хочу вернуться в Штутгарт, — без всякого выражения сказала Олеся.

— Ты очень скоро туда вернешься. А завтра улетишь домой. Больше мы с тобой не увидимся, второй раз ни я, ни ты на встречу не отважимся. Это всего-навсего ностальгия по прошлому — и ничего больше. Но ностальгия — страшная штука, с ней иногда невозможно бороться. Вот я и не справился… И ты тоже не справилась с ней. Вот чего я от тебя не ожидал.

— Чего ты вообще ожидал? — вспылила Олеся. — Если я не думала ни о чем, то ты и того меньше!

Валерий кивнул, соглашаясь.

— Да, я не могу ни в чем тебя упрекать: прошлое ворошить бесполезно. И даже опасно. Посиди со мной еще немного, у нас есть в запасе время.

Они снова затихли. О стекло с размаху ударился жук и быстро полетел прочь. Ветер тормошил верхушки деревьев.

— Какой спокойный город! — прошептала Олеся.

— Очень спокойный, — согласился Малахов. — Не то что Москва. Напрасно я все это затеял, Олеся. Я не могу теперь расстаться с тобой.

Он произнес последнюю фразу так ровно, что Олеся в страхе отпрянула и вжалась в сиденье. Она хорошо знала, что значит чересчур бесстрастный тон Валерия.

— Ты останешься со мной, — размеренно, невозмутимо продолжал он. — Навсегда. Я больше тебя от себя не отпущу. Для этого я и вызвал тебя. Здесь очень спокойный город, и здесь нам будет значительно лучше, чем в безумной Москве. Здесь нет сумасшедших темноглазых мальчиков с неуравновешенными страстями. Здесь все аккуратно взвешено и отмерено. Ты никуда не улетишь завтра. И сегодня ты не уедешь в Штутгарт. Я все давно рассчитал и обдумал, а потом написал тебе. Полина уже большая, и там есть Глеб. Я не могу без тебя, Олеся, и если ты знала об этом, то зачем же тогда прилетела ко мне через Европу по первому зову?

Она молчала, совершенно раздавленная происходящим. Почему она все-таки никогда не думает ни о чем? Во рту стало сухо.

— Валерий, — несмело начала она, — Валерий…

Он задумчиво смотрел на нее. Сейчас они поедут к нему. Да, он совершит преступление, которое преследуется законом: умыкнет чужую жену, вдобавок, подданную другого государства. А наплевать ему на все государства! Пусть потом закон осудит его, глядишь, все и обойдется! Присяжные будут растроганы столь удивительной историей, а немецкие и российские дамы обольются слезами. И что значит какой-то ничтожный закон по сравнению с человеческим чувством? Только оно — единственный непреложный закон на Земле. Валерий все рассчитал и обдумал. Присяжные его оправдают.

Олеся замолчала.

— Значит, ты согласна! — утвердительно сказал Малахов и включил зажигание.

— Валерий! — в смятении крикнула она и положила руку на руль. — Постой, Валерий! Это невозможно…

Тихо гудел включенный двигатель. В стекло билась муха. Малахов опустил голову на скрещенные пальцы и закрыл глаза. Это невозможно, Валерий…

— Я просто хотел отвезти тебя в Штутгарт. Еще несколько часов рядом с тобой, — сдержанно сказал он и улыбнулся. — Почему ты так испугалась, Олеся?..

Карен встречал жену на аэродроме. Он внимательно следил за пассажирами, тихонько насвистывая и перекатывая во рту любимую жвачку. Что-то сильно не понравилось Джангирову в походке и лице Олеси. Она шла ему навстречу, волоча сумку почти по земле. Может быть, просто очень устала с дороги…

— Я вернулась, Карен, — без всякой интонации сказала любимая, останавливаясь рядом.

— А что, — с живейшим интересом спросил он, не поворачивая к ней головы и выплевывая жвачку, — была вероятность не вернуться?

Олеся опустила сумку на землю и безучастно посмотрела вверх. Никогда не вызывай призраков… Над Москвой висело неправдоподобно синее летнее небо.

"Богородица дева, помоги мне!" — шепнула Олеся.

Богоматерь смотрела на нее с иконы строго и сочувственно. Она одна умела сострадать. Олеся медленно вышла из церкви, куда часто приходила помолиться за Полину. Дочка выросла и постоянно вносила в дом все новые и новые трудности.

— Какое на тебе несметное количество грехов, раз ты их без конца отмаливаешь, — насмешливо сказал недавно Карен. — А я даже не подозревал о них!

Олеся не ответила. Она сидела в кресле с ногами и думала о дочери. Ей исполнилось шестнадцать лет. Столько же, сколько было Карену в страшный, едва не сломавший их год. Теперь Полина спокойно, методически пробовала сломать свою жизнь, а заодно и жизнь матери.

— Мы продолжаем играть в теннис? — поинтересовался Карен, перебирая книги на столе. — По-моему, она заигралась. Но, в конце концов, каждый играет во что хочет. Хотя мне жалко Левона. И Полю тоже. Эта игра ей не по плечу. Он ей не подходит.

Он — тренер, у которого Полина брала уроки тенниса.

— Я его даже ни разу не видела, — грустно сказала Олеся.

— Что для тебя вовсе не обязательно, — мельком взглянув на нее, отозвался Карен. — Впрочем, хорошая мысль: стоит пригласить его в гости. А заодно Глеба. Пусть он потолкует с теннисистом, у него беседа получится лучше, чем у тебя.