Дама из Долины - Кетиль Бьернстад

Она прячет голову мне под мышку.

— В чем дело? — спрашиваю я и снова ощущаю холод березового леса.

— Ничего такого, о чем ты думаешь, Аксель.

— Честно?

— Да. Я сама этому еще не верю.

— Чему ты не веришь?

Она выпрямляется.

— У меня будет ребенок от Гуннара Хёега, — говорит она.

Вещи сложены. Ректор Сёренсен должен отвезти меня в аэропорт. Вечерний самолет на юг. Эйрика перевезли из больницы к его родителям, живущим дальше в долине.

Я в последний раз иду в Землянку.

Сигрюн выходит из двери.

От нее почти ничего не осталось, думаю я. Она бледна и измучена ночными дежурствами, разговорами с Эйриком, всем, что теперь должно остаться в прошлом, и она это знает.

Она обнимает меня. Я в смешном положении.

— Как же ты должен меня ненавидеть, — говорит она. Я мотаю головой:

— Я сам вторгся в твою жизнь. Хотел отворить дверь. У меня не было на это права.

— Мне это нравилось, — говорит она. — Не терзайся сомнением. Я каждую секунду хотела того, что случилось между нами. Кроме того, ты помог мне больше, чем думаешь.

— Каким же образом?

— Я запуталась. Неужели ты не понимаешь? Теперь я яснее вижу все, что случилось.

Не знаю, что на это сказать. Я чувствую ту же усталость, как тогда, когда меня впустили к Ане в палату. Как в тот раз, когда Марианне вынули из петли.

И тут же ясно вижу: мама машет мне рукой перед тем, как ее увлек водопад.

Я иду рядом с Сигрюн и знаю, что это в последний раз. Она берет меня за руку.

— Почему ты так уверена, что отец твоего ребенка — Гуннар? — вдруг спрашиваю я.

— Между Эйриком и мной не было близости уже два года, — отвечает она с той же прямотой, которая была свойственна Марианне.

— Да, но… — Я краснею.

— Почему ты покраснел?

Я колеблюсь.

— Говори, не бойся.

— Я следил за вами через окно.

— Правда?

— Да. Я видел тебя голой. Видел, как ты задернула занавески.

Она кивает:

— Да, я была голая. Он мог бы делать со мной все то, что делал ты. Он мой муж.

Мы спускаемся к реке. Я смотрю на сторожевую башню на другом берегу. Лед вот-вот растает.

— Это случилось той ночью, когда ты уехал обратно в Скугфосс, — говорит она. — Я хотела, чтобы ты это знал.

— Что знал?

— Что это не было задумано заранее. Нет.

— А если бы на его месте был я?

Она не отвечает.

Мы вместе последние секунды, потом мы навсегда исчезнем из жизни друг друга. Исчезнем навсегда, как люди, которые разминулись на дороге. Мы оба как будто понимаем это, понимаем, что никогда больше не будем друзьями, какими были, не будем встречаться, не будем играть вместе Брамса.

— Надеюсь, твое сердце не даст трещину, — говорю я.

— Я не прошу тебя понять меня. Но больше всего мне хочется родить ребенка. Он вернет мне смысл жизни.

Ее слезы могли бы смягчить меня. Однако не смягчают.

— Гуннар Хёег умирает, — говорю я.

— Мы все умрем. Я не могу сейчас думать об этом.

— А Эйрик?

— Он справится. Те, о ком больше всего беспокоятся, всегда как-то справляются.

Мы возвращаемся к зданию школы. Ректор Сёренсен уже ждет нас.

— Ехать так далеко из-за такой малости, — говорит Сигрюн, пока он еще не может нас слышать.

— Ты с самого начала знала, что продолжения у нас не будет? — спрашиваю я.

— Не знаю, что я знала. Ты был подарком, которого я не должна была принимать.

— Но приняла?

— У меня не было сил отказаться.

Ректор Сёренсен смотрит на часы.

— Пора ехать, — говорит он.

Сигрюн целует меня в губы.

Потом поворачивается и бежит к своему дому. Она совсем как девушка, думаю я. Как тогда, когда все началось. Как Аня в тот вечер, когда в моей голове звучал «Лунный свет», а она обогнала меня на Мелумвейен и побежала на остановку трамвая, чтобы успеть на конкурс, в котором мы оба должны были принять участие.

Деревья покрыты снегом. Впервые я знаю, что я в доме Скууга один. Ни Ани, ни Марианне здесь больше нет. Нет ни снов, ни галлюцинаций. Уже когда такси поворачивает на Мелумвейен и едет к Эльвефарет, я замечаю, что что-то произошло: или местность изменилась, или произошли перемены во мне самом.

Я вхожу в дом и чувствую тяжелый запах нежилого помещения. Пока я отсутствовал, сюда никто не заходил. Словно время тут замерло, а жизнь проходила где-то в другом месте.

На четвертый день я сажусь за Анин «Стейнвей». Это мгновение пугало меня, я почему-то думал о птицах, которые по возможности стараются скрыть, если у них сломано крыло.

Все гораздо хуже, чем я ожидал. Мне не прошло даром то, что я тащил Эйрика Кьёсена по снегу. Боль в правом запястье не позволяет мне играть в полную силу. Да и четвертый палец правой руки, мое больное место, почти ни на что не годен. Вообще все пальцы на обеих руках похожи не на пальцы, а на круглые деревяшки.

Я осторожно играю простейшие инвенции Баха. Играю будто во сне. Ни на что другое я не способен.

Однако я не впадаю в панику. Я встаю из-за рояля, поняв, что впредь мне надо заниматься как можно больше, что, наверное, играть по-настоящему я смогу не раньше апреля. Я мысленно считаю недели. И понимаю, что в таком состоянии Рахманинов для меня недоступен, что мне нужно либо отменить концерт, либо найти для исполнения что-нибудь другое, не требующее такой силы и выдержки.

Странная мысль. Отменить концерт? Играть что-то другое?

Тревоги я не чувствую, я уверен в необходимости всего, что отныне случится. И больше не нервничаю.

Те недели, пока я не могу заниматься, я использую на то, чтобы привести в порядок свои дела. Звоню матери Марианне. Она сердита, потому что все эти месяцы ничего обо мне не знала.

— Я тебя жду, ведь надо продать дом, — возмущенно говорит она.