Моя купель - Иван Григорьевич Падерин

— Сюда идут, наводи, — подал Петя свой голос, который почему-то в этот момент сорвался и пропищал совсем по-мальчишечьи.

— Погоди, наша пушка резервная, спешить нельзя, — сказал сержант, приседая еще ниже.

«Сколько же можно годить?» — встревожился Петя, наблюдая за танками. Приближались они с возрастающей скоростью. На какое-то мгновение Пете показалось, что не танки идут к опушке леса, а сама опушка двинулась к ним навстречу. Гусеницы тянут ее под себя. И чуть было снова не закричал: «Стреляйте!»

Но сержант, посмотрев в ту сторону, куда убежал командир, разъяснил:

— Сейчас он сам по переднему гвозданет, а остальные, как давеча, повернут обратно. Только давеча было три, а теперь пока восемь. После разведки, как всегда...

Что «как всегда» и чего надо было ждать сейчас, Петя не расслышал: танки увеличили скорость, и вся земля загудела так, что кричи не кричи — ничего не разберешь.

Наконец раздался выстрел из того орудия, что было спрятано на стрелке опушки. Петя даже подскочил, чтобы посмотреть, как задымится головной танк. Но задымился последний, а не головной.

— Ага, понятно! — как-то обрадованно крикнул сержант, прижимая Петю к лафету.

Чему обрадовался сержант и что он понял после этого выстрела, Петя, конечно, не мог догадаться. Между тем замысел командира дивизиона был смел и удивительно прост. Если бы он подбил головной танк, то следующие за ним могли развернуться и двинуться на орудие или уйти обратно, и тогда жди повторной атаки с какой-то другой стороны.

Прогремел еще один выстрел, затем — залп двух дальних орудий. Наводчики, поняв с первого выстрела замысел командира, били по хвосту танкового косяка. Наконец из башни и из-под борта головного танка брызнули искры. Тот, словно споткнувшись, повернулся боком, накренился. Остальные, следующие за ним уступами справа и слева, начали круто разворачиваться, подставляя бока. Этого момента и ждал весь дивизион. Задергался, запрыгал край неба, видимый Пете через овальный вырез щита. Заснеженный косогор вздыбился копнами снега и земли. Залп за залпом, выстрел за выстрелом сотрясали воздух, его упругие волны откидывали Петю от одной станины к другой. Он не находил, за что уцепиться, чтобы не потерять из поля зрения того, что происходит перед опушкой.

Задымились еще два танка, а тот, что шел впереди, совсем перевернулся на бок, и у него под брюхом в задней части заметались языки огня — воспламенился мотор!

— Горит! Горит!.. — закричал Петя.

— Вижу! — громко, в самое ухо, отозвался сержант, сунув в ствол орудия снаряд.

Тут же появился командир — в распахнутой шинели, но уже без автомата. На правом рукаве — большое темное пятно. Кисть руки спрятана в карман. «Ранен в руку, потому и бросил автомат», — догадался Петя, не зная, как и чем помочь командиру.

— Осколочным, — сказал он сержанту, улучив момент короткой паузы между выстрелами. — Осколочным по экипажам. — И к Пете: — А ты что смотришь? Подавай... — Следующее слово заглушил выстрел соседнего орудия, но Петя понял по движению толстых губ командира: снаряды!

Теперь он ничего не видел. Все внимание было сосредоточено на том, чтобы быстрее подать снаряд прямо в руки сержанта. Один, второй, третий. Затем он сам стал заряжать орудие. Замок открывается, вылетает пустая гильза, и вместо нее — новый снаряд. Быстро и без опоздания, за что сержант похлопал по плечу — дескать, хороший заряжающий подвернулся.

Сколько прошло времени — может, час, может, полчаса или всего лишь несколько считанных минут, но когда стихло, то Петя, взглянув на поле, увидел семь горящих танков.

— А где же восьмой?! — вдруг вырвалось у него с каким-то удивлением и даже упреком, будто в самом деле допустили оплошку или просчет, подбив семь, а не восемь танков.

— Восьмой увернулся, не успели, — виноватым голосом ответил ему командир, по-прежнему пряча руку в кармане. Через сукно проступала кровь. Он сидел на пне, задумчиво устремив свой взгляд куда-то вдаль.

— Вас прямо в руку, давайте перевяжем, — предложил Петя, пожалев, что не мог догадаться об этом раньше, когда командир спрятал руку в карман.

— Понимаешь, восьмой танк раньше других разгадал, что мы закрываем им выход, — продолжал тот объяснять все тем же виноватым голосом и так, будто тут были не танки врага, а всего-навсего заблудившиеся кабаны. — Мало осталось у нас в дивизионе настоящих истребителей танков. Там, перед Волгой, в заводском поселке, много потеряли. Эх, если бы те остались в строю!

— Давайте перевяжем руку, — повторил Петя.

А тот все продолжал, будто не слыша, к кому обращен этот тревожный голос:

— Ты беги сейчас к матери. Пока немцы не опомнились, успеешь проскочить. Скажи матери, пусть перебираются в Юдовку. Там и встретимся. Понял?

— Понял, — ответил Петя. — А рука...

— Кому сказано! Беги, иначе опоздаешь.

Петя отвел глаза в сторону. Нет, он не побежит домой, пока не поможет командиру перевязать руку, потому что другая у него, кажется, тоже больная. Командир без рук.

— Что случилось, комдив? — послышался басистый голос справа. Там стоял в белом полушубке низенький, плечистый человек с автоматом на груди.

— Все в порядке, комиссар, — ответил ему командир.

Комиссар подошел к Пете, подал руку и назвал себя:

— Капитан Филимонов, звать Борисом, замполит дивизиона.

— Здравствуйте! — ответил Петя и собрался было пояснить, что командир ранен в руку, но комиссар приложил палец к губам: дескать, вижу, но молчу, и ты молчи, не серди командира.

А тот в самом деле рассердился и уже закричал на Петю:

— Приказываю: бегом и не оглядываться!

В центре Юдовки стоял старый дом. Все окна были заколочены досками. Ступеньки крыльца давно ушли на дрова. Карниз тесовой крыши оброс мхом, стропила прогнили. Казалось, толкни плечом хоть один угол — и весь дом рухнет. Но он выстоял, когда здесь громыхали колонны танков и мотопехоты немецких войск, наступавших на восток в первый год войны, не рухнул и даже, кажется, чуть приподнялся, презрительно щуря забитые досками окна, когда мимо него мчались подгоняемые взрывами снарядов и бомб отступающие на запад завоеватели. Они отступили совсем недавно, всего лишь неделю назад, — в конце февраля 1943 года. И