Тот, кто меня купил - Алекс Чер

Тая проходит мимо меня. Толкает дверь. Я смотрю ей вслед, и у меня не хватает сил ни окликнуть её, ни осознать, что она только что сказала.

А ещё меня грызут сомнения. Может, я и правда слеп?.. А она права, моя маленькая мудрая жена?..

У меня хватило сил зайти к детям. Ида читала им сказку.

— Вы поссорились, да? — спросила Настя, как только за домработницей закрылась дверь.

— Нет, — солгала я, — нам нужно было поговорить. Так бывает: иногда взрослым надо разговаривать, чтобы понять друг друга.

— Мама с папой тоже разговаривали, — вздохнул Марк.

И детей словно прорвало. До этого они не рассказывали, что было до того, как попали к нам, а сейчас плотина рухнула и остановить их было невозможно. Да я и не хотела.

— Мы скучаем по маме. Очень, — почему-то шёпотом сказала Настя. — Она у нас весёлая. Была, пока папа не заболел.

Они тосковали, а я боялась рассказать, что видела её.

— Мама сказала, что заберёт нас, — в голосе Марка столько мечтательности, что я растерялась.

— Вам с нами плохо? — такие вопросы всегда тяжело задавать.

— Нет, но с мамой — лучше, — в голосе Марка — уверенность.

Наверное, так и есть. Маму не заменит никто.

Я засиделась с ними. Потом купала. Потом укладывала спать. А Эдгар всё так и сидел на кухне — я видела краем глаза. О чём думал — не знаю.

Я умирала с голоду, но не посмела зайти. Пусть. Сейчас лучше не сталкиваться, чтобы не сделать ещё хуже, чем есть. Нам обоим нужно остыть, подумать о многом.

Я упала в холодную одинокую кровать, укуталась в одеяло и уснула мгновенно. А проснулась от прикосновения. Эдгар коснулся меня, и этого оказалось достаточно. Мы сплелись, как два осьминога — крепко, всеми конечностями. В один клубок, когда не понять, где он, а где я.

Целовались, как сумасшедшие. И мне наконец-то стало и жарко, и хорошо. Я ловила его руки, целовала ладони. Он вжимался в меня бёдрами — возбуждённый и горячий. Тёрлись друг о друга, как не воспламенились.

Его губы — везде. Одежда — в клочья. От нетерпения, от невозможности ждать — так хотелось нам быть ближе, невыносимо ближе, чем есть.

Когда он вошёл в меня — я закричала. Рассыпалась на осколки радуги и хотела большего. Быть с ним. Жить в нём. Слиться так, чтобы ему никогда не захотелось меня бросить, оставить, убежать.

Он вторгался в меня мощным прибоем, неистовым штормом, высокой волной, что брала меня в плен и освобождала. С каждым толчком, с каждым движением Эдгар становился ближе, и хотелось, чтобы это никогда не кончалось.

Он что-то шептал сквозь стиснутые зубы. Бормотал то ли «люблю», то ли «убью». Но, учитывая наши непримиримые разногласия, в «люблю» я поверить не могла. «Убью» ближе к истине, но я позволяла, позволяла себе думать, что слышу заветное слово — то, что хотела бы услышать от него больше всего на свете.

Мы так и уснули — сплетённые вместе. Он во мне. Он мой. Единственный. Я знала это точно и не хотела ничего другого. Я бы хотела стать его дыханием. Его кислородом. Чтобы он мог дышать мной. Чтобы я всегда была необходима ему для жизни.

Человек не может жить без воздуха. Если бы я только могла, я бы растворилась в атмосфере. Лишь бы ему было хорошо.

Я проснулась в одинокой постели. Может, мне всё приснилось? И не было никакого Эдгара ночью?

Заботливо подоткнутое одеяло. Я обнажённая. От моей пижамки — жалкие останки. Она так и валяется рядом с кроватью. Он был со мной. И ушёл. Молча, не сказав ни слова. Наверное, даже не поцеловал. Я бы почувствовала. Не приласкал, как он любил это делать с утра. Как жаль, что ночь стирает барьеры, а день их возвращает назад и подчёркивает высоту планки, через которую нужно перемахнуть, чтобы наконец-то достучаться до самого невыносимого, самого любимого мужчину в моей жизни.

Я приняла душ. Я наконец-то поела. Завтракала с наслаждением. Дети ещё спят, можно насладиться тишиной. Че Гевара зевает во всю пасть. Судя по всему, с ним уже погуляли. Кто-то слишком рано встал. Пробежка ранним утром для очень упрямых мозгов — то, что нужно.

— Не помешаю? — Леон зашёл в кухню, и я пожалела, что моё одиночество разрушено. Я бы хотела ещё немного подумать. Как быть. Что делать. С чего начинать. Но Леон… мы и так слишком долго не обращали на него внимания.

— Присаживайся, — стараюсь подавить вздох. — Хочешь кофе или чаю?

— Я сам, — качает он головой. — Тебе не нужно пытаться угодить мне. Да и вообще не нужно. Я вполне способен сделать и чай, и кофе, и завтрак приготовить.

— Я встречалась вчера с Эльзой, — говорю открыто. Этот разговор тоже нужно пережить.

Леон кивает. Наливает воду в чайник. Зажигает газ.

— Я знаю. А ещё знаю, что вы поругались с Эдгаром. Наверное, мне не стоило тебя подталкивать к этой встрече. Получилось неправильно. Точнее, я не жалею, нет. Вы должны были встретиться. Поговорить. Она… замечательная, другой такой нет. Ни я, ни малышня не осуждаем её за то, что случилось. Нужно немного подождать, и всё наладится. Будем жить, как прежде. И Эдгар успокоится.

— Ему нелегко, — пытаюсь оправдать мужа. — Вот так сразу, через столько лет, сложно поверить в то, что жизнь была немного другой, чем он видел.

Леон поворачивается и смотрит мне в глаза. Меня как током бьёт — так он похож на Эдгара. Те же черты, тот же упрямый взгляд. Глаза у них — от матери. И это я тоже помню.

— На самом деле, мне плевать, что он думает, во что верит. Я… знаю, о чём вы говорили вчера.

— Подслушивал? — кажется, я не удивлена.

— Слышал. Вы не очень тихо разговаривали. Мне всё равно, сможет ли он простить или понять маму. Это… слишком сложно на самом деле. Я задавал себе тысячу вопросов. Ставил себя на его место. Наверное, я бы вёл себя, как и он. Время, искажённое восприятие. Обиды. Смерть отца. Я тоже это пережил. Тоже был неродным. Но его любили. А меня — только мама. Поэтому мне важно, что ты поверила ей. Это всё, чего я хотел. Не нужно пытаться их сводить, мирить. Мне кажется, их ждёт только лишняя боль.

— Почему? — я искренне не понимаю убеждённости Леона.

Он снова смотрит мне в глаза.

— Всё просто. Правда осталась там, в прошлом. Никто не знает, как оно было на самом деле. И свидетелей не осталось. Я знаю: мама не лжёт. Она никогда не умела врать и изворачиваться. Слишком прямая и бесхитростная. Кто может её не понять. Осудить. Но осуждать легко, понять — сложно.

Он подбирал слова. Запинался. Пытался сформулировать мысль. Кусал губы.

— Ты можешь не объяснять, — погладила его по предплечью. — Я всё понимаю. Но мне всё же хотелось бы, чтобы и Эдгар понял. Или хотя бы простил. Через столько лет сложно — ты прав. Дадим ему время. Он поймёт.