Хранитель света и праха - Наташа Мостерт

Ее взгляд скользил по комнате, задерживаясь на фотографиях в старомодных рамках, на коллекции игрушечных паровозиков, которую Ник собирал с детства, на паре изрядно потрепанных боксерских перчаток, висевших на стене. Это были перчатки, в которых Ник первый раз вышел на ринг. Тогда ему только исполнилось тринадцать лет, и он одержал свою первую победу. Перчатки висели рядом с дверью, и она знала, что каждый раз, выходя из дома, Ник прикасается к ним как бы на удачу — маленький личный ритуал.

Она чувствовала тяжесть его руки, лежащей у нее на груди. Осторожно высвободившись, она села и стала оглядывать его тело. Он спал на животе, раскинув руки и ноги. Лицо было повернуто к ней, одна щека прижата к подушке. Глубокая рана над глазом, которая привела ее в ужас, когда она увидела его лицо сразу после поединка, была аккуратно зашита, но веко опухло. Еще он сломал мизинец на ноге в пятом раунде и даже не заметил этого. Такое случалось в его карьере уже во второй раз.

— Хорошо, что не нос, — пошутил он в раздевалке после того, как все закончилось. — Нос — это святое.

Она вместе с ним улыбалась его словам, прижавшись лицом к его груди.

— Но ты видела это, Миа? Ты видела, как этот подонок попробовал сделать мне хук ногой, а я блокировал его?

Миа кивнула, мол, видела. И видела, как он послал Бартона в нокаут. Но она говорила неправду, конечно. Его триумф прошел без нее. Она приехала слишком поздно. Все, что она успела увидеть, так это огромный нескладный пояс — разукрашенный, как детская игрушка, — который ему повязали вокруг талии.

Каким умиротворенным, каким счастливым он казался сейчас. Сильные руки упираются в подушку — беззащитные во сне, с по-детски расставленными пальцами. Легкая щетина на подбородке, рот расслаблен, его очертания мягки и даже наивны. Благодаря этому он кажется юношей, гораздо моложе своих лет.

Но вот кожа… Кожа выглядит восковой, и эти глубокие тени под глазами…

Она прерывисто вздохнула, стараясь справиться с грузом эмоций, который давил на ее разбитое сердце. Время для слез еще не пришло. Но оно скоро наступит. Позже.

Очень медленно, насколько это было возможно, она сползла с кровати. Ник что-то пробормотал во сне, беспокойно пошевелив головой. Она замерзла, ее бил озноб. Он вздохнул и дальше задышал ровно.

Не сводя с него глаз, она наклонилась, чтобы поднять с пола свою одежду. Потом на цыпочках прошла в гостиную, почти беззвучно закрыв за собой дверь спальни. Занавески были распахнуты, и она заметила, что на улице туман. Он точно призрак витал за окнами. Зима верно и неуклонно приближалась.

Номер его телефона был у нее по-прежнему в быстром наборе. Слушая длинные гудки, она спрашивала себя, не исчез ли он снова. Но на другом конце провода раздался сначала щелчок, а потом его голос. Она глубоко вздохнула.

— Эш? Если у тебя есть время, давай закончим твою татуировку? Ты можешь прийти ко мне в студию через час?

Он вышел из дома, захлопнув за собой дверь, и осмотрелся вокруг. Туман все еще стелился влажной, беловатой дымкой, но уже поредел и стал прозрачным. Окружающие предметы, проступая сквозь него, были узнаваемы, но как будто слегка изменены чьей-то невидимой рукой. Острые края казались плавными, цвета смешались, потеряв яркость. На площадке в саду поздно цветущее олеандровое дерево словно обмякло и стало похоже на розовый зефир. А элегантные белые здания с колоннами, выстроившиеся вдоль улицы, напоминали огромные корабли, качающиеся на волнах. Он восторженно улыбнулся.

Вся его жизнь состояла из неустанного поиска прекрасного и наслаждения текущим моментом. Возраст и время были его непримиримыми врагами. Возраст притуплял восприятие, лишал его остроты и свежести, годы, оставленные позади, постепенно формировали непробиваемый панцирь равнодушия и бесчувственности.

Он посмотрел на часы. Ему не хотелось заставлять ее ждать слишком долго. Это был особенный день. Сегодня утром она нанесет последние штрихи любовного послания, которое собственной рукой писала на его теле в течение нескольких недель.

Пора. Он пошел по улице, легко, быстро, с наслаждением вдыхая влагу, разлитую в воздухе, — мерцающий, белый свет.

Свет был какой-то необычный сегодня, в нем явно чувствовалось что-то пугающее. Свет, падающий в окно ее студии, походил на тот, который ей снился в ночных кошмарах, — безликий, бесцветный, словно вывернутый наизнанку. На него было больно смотреть. Миа прижалась лбом к стеклу и наблюдала, как невесомые завитки тумана плавно струятся за окном.

Руки ее были холодны. Глаза совершенно сухи, в них не было ни капли влаги. Несколько мгновений она думала о Нике, который все еще спал в своей теплой постели, где она оставила его. Ее беспокоило, что ей вдруг стало трудно представить его лицо. Как она ни старалась сосредоточиться, сколько сил ни затрачивала на то, чтобы оживить в памяти его образ, тот все равно растворялся.

На стекле от ее дыхания образовалось серое матовое пятно. Кончиком пальца она написала на нем одно слово: «Стрекоза».

Теперь она знала, кто он. Его личность не вызывала у нее сомнений, но когда она начала выводить влажные буквы на стекле, то вдруг поняла, что совершенно не может думать о нем как о человеке, который стал этим летом нераздельной частью ее жизни. Тот человек был другом, почти возлюбленным. Этот же, спешащий сейчас к ней на встречу, — вторженец и разрушитель. Убийца.

Он скоро придет сюда, все еще уверенный в том, что никому не известно, кто он есть на самом деле. Отлично. Обман и коварство в поединке значат ничуть не меньше, чем мужество и ловкость. Его неведение — это ее преимущество.

Влажные буквы на стекле исчезали. Только самую первую из них все еще можно было различить. Мурашки пробежали у нее по коже, и она отвернулась.

В комнате было прохладно. Она потерла себя руками, находя успокоение в мягкой шерстяной ткани под пальцами и в легком, едва уловимом аромате духов Молли, впитавшемся в нитки.

В саду скрипнули ворота. Она напряглась. Затаив дыхание, она ждала. Она оставила входную дверь открытой, чтобы он мог войти. Вот на пороге послышались шаги. Всем своим существом она ощутила его приближение. Внезапно он появился в проеме двери, вглядываясь в темноту комнаты.

— Миа?

— Миа?

Ответа не последовало, и, если бы не открытая входная дверь, он мог бы подумать, что в доме никого нет. Он прошел в студию и за считаные секунды до того, как она вышла из тьмы, почувствовал ее присутствие. Это ощущение было ясным, определенным и ослепительным, как огни во тьме, как снег, падающий в темную воду. Красота и мрак.

И потом он увидел ее.

Она была облачена в черное трико, которое обтягивало ее, словно вторая кожа. Оно целомудренно закрывало ее шею и руки до самых запястий, однако обнажало левую сторону тела. Она подняла руку, перед его взором предстала бледная впадинка подмышки и прекрасная фигура, стекающая оттенками синего и фиолетового цветов на ее бедро. Татуировка хранительницы.