И пели птицы... - Себастьян Фолкс

Джек что-то бормотал сам себе, Шоу молчал. Они видели, как шотландцы, похожие в своих юбках на впавших в помешательство женщин, выскакивают из окопов и валятся как подкошенные на желтовато-бурую землю, срезанные пулеметными очередями. Видели твердую поступь гэмпширцев, словно надумавших исполнить медленный танец, который им не суждено было завершить. Видели солдат, набранных со всех концов страны и безропотно шедших навстречу готовой поглотить их буре.

Их собственный вклад в происходившее — огромная воронка, образованная прозвучавшим в семь двадцать взрывом, — дал врагу десять минут на то, чтобы неторопливо занять позиции. И теперь они видели, как вокруг этой воронки в огромных количествах гибнут молодые солдаты. Гибнут, не успев сделать ни единого выстрела.

Это было уже слишком. Они вцепились друг в друга.

— Это не может так продолжаться, — сказал Джек, — не может.

Шоу стоял, приоткрыв рот. К бойне ему было не привыкать, он видел пролитую кровь и сам ее проливал, но происходившее здесь имело совсем другой размах.

Боже, пожалуйста, останови это, думал Джек. Пожалуйста, не позволяй им бросать в этот смерч новых солдат.

Подошел и встал рядом с ними падре Хоррокс. Он перекрестился, постарался успокоить их возвышенными словами и молитвой.

Джек отвернулся от страшного зрелища и почувствовал при этом, как что-то в нем умирает.

Шоу заплакал. Обхватил голову руками, руками землекопа, и по лицу его потекли слезы.

— Ребята, ребята, — повторял он. — Бедные ребята.

Хоррокс дрожал.

— Это же половина Англии. Что мы делаем? — пролепетал он.

А потом все трое примолкли. Траншея внизу снова извергла солдат, новая их волна покатила по усеянному воронками лунному ландшафту, — кем они были, эссексцами или пехотинцами полка герцога Веллингтонского, понять отсюда было нельзя. Они прошли не больше десяти ярдов, и цепь их начала редеть. Сначала падали единичные бойцы, затем, когда они достигли стены заградительного огня, падавших стало больше, и тут их отыскали пулеметы, и солдаты начали валиться, как пшеничные колосья под ветром. Джек думал о мясе, о запахе мяса.

Хоррокс сорвал с груди серебряный крест и отшвырнул его. Впрочем, старый рефлекс возобладал, и он упал на колени, хотя молиться не стал. Он постоял так, упираясь ладонями в землю, потом опустил голову и закрыл ладонями лицо. Джек знал, что умерло в нем.

Стоя на трупе убитого им солдата — так было устойчивее, Стивен вспомнил о столь порадовавшем его кратком причастии. Ничего святого уже не осталось, все вокруг обратилось в сплошное кощунство. Рев над его головой позволил ему сколько-нибудь ясно различить лишь пару слов:

— …грёбаный «Льюис»… сожрут к чертям, заживо.

Шум шумом, а им надлежало прорваться и поубивать других убийц. Двое солдат подняли «Льюис» на край воронки, однако попытка взгромоздить туда же тяжелый ящик с патронами замедлила их движения, и обоих накрыло шквалом пуль. Те, что остались со Стивеном, надумали сдаться в плен. Один из них помахал белым платком, вылез из воронки и был со спокойной точностью убит пулей в глаз.

Стивен посмотрел назад. Демонстрируя похвальную организованность и порядок, на выручку им продвигались рассыпанным строем резервные части. Всего в тридцати ярдах от него они вошли в зону поражения пулеметным огнем и были аккуратно выкошены до последнего человека, образовав диагональную линию трупов.

Стивен закричал в ухо соседа, и тот закричал в ответ, однако все, что расслышал первый, было «Иисусе», а второй — «долбаный пулемет». Стивен метнул в сторону врага, не очень далеко, две гранаты Миллса и, как только они разорвались, побежал назад, ко рву за купой вязов и нырнул в него.

Был уже полдень, солнце пекло неимоверно. Ни облачка в небе, ни ветерка, чтобы охладить разгоряченное тело. Грохот не утихал. На Стивена вдруг навалилась жуткая усталость. Хотелось спать. Он пошарил по поясу в поисках фляжек с водой — обе исчезли.

У немецких траншей шел бестолковый бой. Стивен понял — бойцы утратили представление о том, в какую сторону им следует продвигаться. Траншею, в которой он побывал утром, опять занял враг. Сзади накатывался новый вал атаки.

Стивен считал, что должен продолжать сражаться. Воодушевление его покинуло, сменившись своего рода машинальной решимостью. Но первым делом нужно было попить, иначе конец. Язык Стивена распух до размеров воловьего, ему казалось, что у него во рту два языка. И он подумал об Анкре, текшем справа от него за холмом. Солдат своих он потерял, и где ему теперь биться, никакой разницы не составляло. Он поднялся с земли и побежал.

И вскоре заметил бойцов из какого-то колониального полка — похоже, Канадского, — продвигавшихся по узкой лощине к оврагу. А обходя их, на что ушло сорок минут, увидел полегший в поле батальон. Только трое бойцов добрались до немецкого проволочного заграждения, где их и перестреляли.

Точно во сне, Стивен бежал, вне себя от злости, вниз по склону холма, к реке. И вдруг обнаружил справа знакомую фигуру: Бирн с кровоточившей раной на правом бицепсе, но вполне подвижный.

— Что произошло? — крикнул Стивен.

— Нас перебили, — прокричал ему в ухо Бирн. — Полковник убит. Двое ротных тоже. Приказ — перегруппироваться и атаковать снова, совместно со стрелками.

— У реки?

— Да.

— А что было с вами?

— Отошел немного назад, потом вернулся. Вторая волна полегла в траншее. Там от трупов ступить некуда.

— Вода есть?

Бирн покачал головой.

Немного приблизившись к линии немецких окопов, они наткнулись на спавших в пушечных воронках молодых солдат. Бессонные ночи артобстрела, трата сил, которой потребовало сегодняшнее утро, оказались им не по силам, и они уснули, рискуя попасть под снаряды врага.

Пушки забили снова, и Бирн со Стивеном залегли рядом со спавшим юношей и солдатом, убитым, судя по всему, несколько часов назад. Часть его кишок вывалилась на рыхлую землю воронки и уже спеклась на солнце.

Слева от них сержант безуспешно пытался поднять солдат в новую атаку на тянущуюся вдоль рельсовой колеи немецкую траншею.

— А там наши, — сказал Бирн.

И точно, это был взвод Харрингтона, вернее, то, что от него осталось.

— Надо перебраться к ним, — сказал Стивен.

Рваная цепь самоубийц снова устало направилась навстречу скороговорке смерти, которую изрыгали стоявшие на лафетах пушки. Покрытый чужой кровью Стивен смотрел, как вместилища жизни, каждый со своими воспоминаниями и Любовями, падают и катаются по земле, поливая ее рвотой. Смерть уже лишилась смысла, однако число убитых росло и росло, и в этой новой бесконечности по-прежнему присутствовал ужас.

Харрингтон вопил — снаряд снес ему левый бок, — нашаривая дрожащими пальцами таблетки морфия.