Последнее «долго и счастливо» - Соман Чайнани

Как только туман начал превращаться в шоколад, Агата поняла, что ее время пришло.

Она пряталась у входа на мост, чувствуя себя неуклюжей в непривычном мальчишеском теле, внимательно поглядывая на десятерых массивных вооруженных стражников, стоявших на стенах Старой школы.

Ни один из этих стражников не был человеком. Только монстры. Тролли и огры. У Агаты сжалось сердце: как же ей пробраться мимо стражи?

А затем туман над озером начал твердеть, превращаясь в замерзшие шоколадные завитки.

Девушка удивленно обернулась и увидела в окне далекой башни Новой школы мерцание колдовского пальца Дот.

Стражники на стенах Старой школы испуганно заголосили и ринулись со смотровых площадок внутрь замка. Вскоре на постах никого не осталось.

Агата улыбнулась в своем укрытии. Что бы там ни задумала Дот в Новой школе, это дает ей шанс пробраться в Старую школу, другого не будет.

А ведь это не случайность, не совпадение.

Агата знала, что Мерлин и его агенты делают все от них зависящее, чтобы помочь ей и Тедросу справиться со своими заданиями.

И они сделали все что могли. Очередь за ней.

Быстро, как только позволяло ее неуклюжее тело, Агата выскочила из укрытия и бросилась через погруженный во тьму мост. Она бежала, слыша собственное тяжелое дыхание и свист ветра в ушах. Магический барьер был уже близок.

Бац! Она наткнулась на него и остановилась посередине моста, зная, как хорошо видна сейчас отовсюду ее освещенная серебристым лунным светом фигура. Стоит стражникам вернуться на свои места – и они сразу же ее обнаружат.

– Пропусти меня, – отчаянно попросила Агата, прижимая раскрытые ладони к невидимой преграде.

Преграда тут же превратилась в зеркало, в котором Агата увидела себя, причем в своем обычном девичьем теле в форме Новой школы.

– Старое со Старым, Новое с Новым! Возвращайся в свой замок прежде, чем… – проскрипело зеркало. Отражение Агаты взглянуло на нее и добавило: – Эй, да ты вовсе не отсюда! Чужак! – отражение шире раскрыло рот. – Чу…

– Да нет же, – взмолилась Агата. – Это я, Агата!

– Но я вижу перед собой какого-то паренька-заморыша с выпученными глазами, – возразило ее отражение и вновь широко открыло рот, чтобы крикнуть.

– Я докажу тебе! – воскликнула Агата, понимая, что у нее остался единственный выход. Она закрыла глаза и мысленно произнесла расколдовывающее заклинание. Ее волосы сделались гуще, вернулось привычное тело. – Вот, смотри. Это я, – улыбнулась Агата, став такой же, как ее отражение в зеркале барьера. – Так что дай мне пройти…

– Ах, это ты, – ответило отражение. Улыбка Агаты заставило его еще сильнее нахмуриться. – Я помню, как ты едва не свела меня с ума за последние два года. То всегдашницей прикидывалась, то никогдашницей, совсем меня запутала. Потом уверяла, что ты мальчик, хотя была девочкой. Нет, в третий раз меня не обманешь, так что повторяю: Старое со Старым, Новое с Новым! Возвращайся в свой замок, иначе я позову Сама-Знаешь-Кого!

Агата замерла, замечая краешком глаза, что шоколадные завитки на небе начинают исчезать, вновь превращаясь в зеленоватый туман. Из школы впереди донеслись голоса возвращавшихся на свои посты стражников.

– А откуда тебе знать, что я должна сейчас быть на Старой стороне вместо Новой? – спросила она у своего отражения, стараясь оставаться спокойной.

– Это очень просто, – фыркнуло зеркало. – Потому что ты юная, как я, а я юное, как ты. Ты – это я, а я – это ты.

– Что же, значит, если я юная, то не могу быть старой?

– Ты видела когда-нибудь юного старика? – презрительно усмехнулось ее отражение.

– Хорошо. А для новорожденного я какой выгляжу – юной или старой, как думаешь?

– Старой, но потому, что новорожденный еще не понимает таких вещей.

– Ну а ребенок?

– Это зависит от того, насколько он сам взрослый, этот ребенок, – отрезало зеркало.

– Значит, «старый» и «юный» – понятия относительные? – спросила Агата.

– Нет, это любому взрослому понятно, если только он не сумасшедший.

– Любому взрослому? А взрослой рыбе, например? Или распустившемуся цветку?

– Не говори глупости. Цветы и рыбы возраст не различают, – ответило отражение.

– Но ты сказало «любому взрослому»…

– Любому взрослому человеку!

– Разве ты тоже человек, если это для тебя ясно? – спросила Агата. – Вот ты торчишь на этом мосту уже тысячу лет. Так ты какое зеркало – юное или старое?

– Старое, разумеется, – фыркнуло отражение.

– Но ты – это я, а я – это ты, само же говорило! – заставила себя улыбнуться Агата.

Отражение помолчало, обдумывая ответ:

– Выходит, ты старая.

Отражение мучительно перекосилось и растаяло, Агата протянула руку сквозь барьер и почувствовала прикосновение холодного ветра. И пустоту.

Спустя несколько секунд стражники вернулись на посты, но не увидели на мосту никого, лишь какое-то черно-зеленое пятнышко проскользнуло в замок, но это вполне мог быть заплутавший на ветру клочок тумана, принесенный с озера.

Но если бы они присмотрелись внимательнее, то заметили бы угасающее радужное мерцание над мостом в том месте, где находился барьер… Или две желтые искорки, висящие низко над мостом словно упавшие с неба звездочки…

Глаза лысого, обтянутого морщинистой шкурой кота, наблюдавшего, как его хозяйка исчезает внутри полной опасностей норы. Проводив Агату долгим взглядом, Потрошитель развернулся и неслышно растворился в ночи.

Неужели голова у девчонок действительно не такая крепкая, как у парней?

Во всяком случае, сейчас голова Тедроса гудела как пустой котел, в который кинули камень. Он чувствовал стекающую с губ слюну, ноющую царапину на щеке, а вот своих глаз не ощущал вовсе, не говоря уж о том, чтобы разлепить их. «Наверное, так чувствует себя спелая груша, упав с дерева, – лениво подумал Тедрос. – Впрочем, нет, груши ничего не чувствуют – это во-первых, и никто не бьет их по голове – это во-вторых».

В антракте между регулярно подкатывающими один за другим приступами тошноты он попытался было пощупать голову, проверить, до крови она разбита или нет, но обнаружил, что не может шевельнуть рукой.

Собравшись с силами, Тедрос чуть-чуть разлепил глаза. Тело у него по-прежнему было девчачьим, и лежало оно на накрытой белым покрывалом кровати. Во рту у него торчал кляп, а руки были прочно привязаны к стойкам кровати красными бархатными лентами – похоже, разорванной на полосы простыней.