Остров сокровищ - Елена Ворон

— Прекратите, — прошипел Дик Мерри, а Рейнборо отнял поюна и сунул себе под рубашку.

Оскорбленный Александр только пуще разошелся.

— Уйди, зараза! Наглый коготун. Джо-он, не надо! Ты погубишь корабль! Погубишь Александра! Потаскуха! — орал он на разные голоса, дергаясь у пилота под рубашкой. — Рэль, не трогай его! Уровень — три целых, четыре десятых. Капитан Рейнборо, я отказываюсь выполнять подобные приказы. Рэль, ну пожалуйста.

Рейнборо лупил себя по животу и бокам, пытаясь унять крикливого зверя. Мерри ругался, Сильвер истерически хохотал. У него даже слезы текли, в них дрожали фиолетовые искры. Смотреть на это было тошно.

Кто пророчил, что бывший навигатор погубит корабль? По голосу не поймешь: в таком гаме только крики Юны-Вэл узнаешь. Говорил же Сильверу умный человек, чтоб не совался на «Испаньолу»; вот не послушали его — и что вышло?

Рейнборо справился наконец с поюном, а Сильвер задавил хохот.

— Идемте быстрей, — он вытер глаза.

Торопится, пока мистер Смоллет не оторвал голову ему и Рейнборо.

Почему он уверен, что потеряет больше, чем я? Может, готовится помереть? Как-никак, он бывший risky fellow. В кому не уйти, а умереть на контурах — запросто? Сильвер сознает, что обречен; желает напоследок загладить свою вину?

Дик Мерри вел нас все дальше в пронизанную фиолетовыми огоньками черноту; лицо овевал теплый сухой сквознячок. Низкие своды, казалось, становились все ниже, проходы — теснее. Затем впереди завиднелось что-то похожее на серо-зеленое облачко. Мерри ускорил шаг.

Облачко посветлело, приобрело четкие очертания и оказалось входом в круглый закуток. Стены в нем были такие же зеленоватые, как я видел в рубке, когда мы еще не шли на RF-тяге. Ни единого огонька.

— Джим, сюда, — сказал техник. — Устраивайся на палубе. Джон будет за стенкой, на втором контуре; отведу его, и через пару минут начнем.

Рейнборо обхватил меня за плечи и спустя несколько секунд отпустил; я молча стерпел. Не нужно мне их RF-колдовство, не хочу я ничьей помощи. Впрочем, ощутить себя бодрым, как после хорошего отдыха, было приятно.

Космолетчики ушли, а я уселся в закутке, прижался затылком к упругому студню стены. Было тихо: ни стона «Испаньолы», ни шелеста шагов, лишь кровь стучит в висках, будто думает проклюнуться наружу. Скорей бы уж все закончилось.

«Не предавай тех, кто тебя любит», — говорил Сильвер. Легко сказать.

— Лайна, — беззвучно выдохнул я. — Любимая. Прости.

Кто тут меня простит? «Испаньола»? Крысы? Чистильщики? Я себя не прощу. Корабль-убийца не позволит. Выслушает жалкий лепет, что я-де выполнял приказ, спасал Криса Делла, — и не примет мои оправдания.

Я саданул себя кулаком по бедру. Нечего ныть. Куда там я собирался? В море? Вот и пошел. В напоенные солнцем сине-зеленые волны, в круговерть легкой пены, в соленые брызги, которые ветер срывает с воды. Поднялся на волне. Ухнулся вниз. Окунулся под воду, так что макушке стало холодно; я этого не люблю. Вынырнул, фыркая, проморгался… Эх. Не море это, а крошечный закуток, и снаружи на меня тысячей фиолетовых глаз глядит чернота.

Тогда — на луг Юны-Вэл. В туман, к темнеющим на фоне вечернего неба ели-ели, под бледные звезды, слушать прощальные трели прыгунцов. Мокрая от росы трава шуршит, сминаясь под ногами, стряхивает звенящие капли… Нет, это звезды в небе звенят… Тоже нет. Понял: это браслеты на руке, которую я держу. Тонкие серебряные ободки на запястье. Лайна таких не носит. Ну так что ж? Это луг Юны-Вэл, и браслеты ее. И пальцы ее — длинные, теплые, сплетенные с моими. Мы идем рядом, и я наслаждаюсь теплом ее руки, и касаюсь плечом ее мягкого плеча… С чего я взял, что она одного со мной роста? Ну, пусть так и будет. Она высокая, сильная, гибкая. Удовольствие смотреть, как уверенно она шагает, не боясь осыпающейся росы. На ней охотничьи брюки и сапожки со шнуровкой, в таких можно пройти много миль.

Лайна боится вечерней сырости. А Юна-Вэл ничего не боится. Бесстрашная решительная Юна. Юнона-Вэлери Сильвер. Чужая жена. Чужая любимая. Она незнамо где, на краю света. Да вот же она — со мной рядом. Моя. Моя любимая. Кто скажет «нет»? Мы вместе идем через луг, мы приближаемся к лесу, темные ели-ели вырастают все выше, их острые верхушки все отчетливей врезаются в жемчужно-голубое небо. Туман возле опушки редеет, и мы уходим со знобкой прохлады луга в дневное тепло, сбереженное лапами ели-ели, ступаем меж деревьев по сухой хвое, по вылезшим из земли корням. Юна-Вэл быстро шагает; Лайна уже десять раз бы запнулась… Неправда: Лайна тоже умеет ходить по лесу… Не лги себе, не умеет. Юна-Вэл ловко скользит меж едва различимых стволов, отводит колючие лапы в сторону, чтобы не хлестнули меня по лицу. А я отвожу ветви, чтобы не задели ее, чтобы ни одна хвоинка не коснулась нежных плеч. Они прикрыты волосами цвета коффи, но сквозь колечки просвечивает обнаженная кожа. В темноте под деревьями она кажется белой. Странно — на Юне-Вэл охотничья куртка, а плечи голые, беззащитные. Непорядок. Я привлек ее к себе, поддернул куртку, натянул плотную ткань на плечи; во сне это нетрудно было сделать. Юна-Вэл улыбнулась, высвободилась и пошла вперед, легко ступая по хвое, разводя ветви руками. Опять неправильно. Нагнав любимую, я одной рукой обнял ее, а другую выставил перед собой, оберегая Юну-Вэл от коварных сучков и колючек. Да, именно так и должно быть.

Вышли на крохотную полянку. Темно; лишь клочок прозрачного неба над головой, и вниз глядят любопытные звезды. Я собрал хворост и сложил костер; Юна-Вэл помогала, сноровисто ломая ветки о колено. Лайна бы в жизни за них не взялась… Я запалил огонь. Оранжевые язычки заструились вверх, выбрасывая тоненькие струйки дыма, обнимая веточки с еще не опавшей хвоей, раскаляя ее докрасна. Костер затрещал, над ним взвились суетливые искры, в кронах ели-ели завозились ночные мышаки. Юна-Вэл уселась на мху возле костра, подтянув колени к груди и обхватив их руками; в блестящих глазах отражался огонь. Она опустила ресницы, и они затенили танцующее пламя.

Я сел возле нее — спина к спине, плотно прижавшись, ощущая тепло ее тела и щекотную ласку волос. На мху, на корягах, на лапах ели-ели гуляли отблески костра и разбуженные черные тени. Во сне можно делать что угодно и говорить что хочешь. Поэтому я заговорил о том, что меня мучило:

— Я виноват перед Лайной. Нельзя предавать тех, кто тебя любит, а я…

— Полагаешь, эта дурочка и впрямь тебя любит по-настоящему?

Неожиданное холодное презрение было хуже пощечины. Несправедливо и очень обидно. Я сдержался.

— Полагаю, да.

— Смешной. Ты предложил ей руку и сердце, а она забормотала о сокровищах, которые ты должен привезти. И о мамочке, которая будет гоняться за тобой с метлой, если не разбогатеешь. Разве так любят?

Я помолчал, размышляя. Куда меня заносит? Я вовсе не обиделся тогда на Лайну; она была права… Была ли? Разве меня не задел ее отказ? Задел, да еще как. Вот оно и откликается. Я не придумал, что сказать, и ляпнул глупость: