София. В поисках мудрости и любви - Дэ Нирвакин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы… вы меня оставляете? — Нишакти не мог поверить, что царь Джанапутра и ягуар так запросто возьмут и уйдут после всего того, что здесь произошло.
— Мы и так достаточно задержались, но можешь не беспокоиться, я буду присматривать за тобой, — заверил его ягуар, кивнув на орлоголовых стражей, которые с почестью провожали царя Джанапутру.
Так изгнанный царь Джанапутра при помощи первопредка ягуаров обрел то, о чем даже не мечтал, но еще более печальная и неосуществимая мечта посетила его сердце, когда узнал он о тайне Нишакти, об острове Аирват и прекрасной дочери риши Девиантара.
***
Они прогуливались под светом чудесных звезд среди золотых куполов и шпилей, наслаждаясь ночной свежестью на террасах и балконах, прилегающих к верхним ярусам царского дворца. Над кромкой задумчивых гор восходила огромная индиговая луна, она всплывала из самых глубоких глубин виноградно-синего моря, а чуть поодаль от нее медленно парила перламутровая луна, сиявшая переливами жемчужного блеска.
— Движение этих лун, пожалуй, то единственное, что нисколько не изменилось в Нагарасинхе. Когда-то я любил бегать по этим террасам, представляя себя мореходом. Все мое детство пролетело за стенами дворца в изучении этикета, утонченных наук и искусств, которые ни разу не пригодились мне в зарослях усыпальниц Раджхаттов. Не знаю, поймешь ты меня или нет, но именно там, находясь в изгнании, я впервые ощутил себя свободным.
— Ты бы предпочел навсегда остаться в саду релаксации?
— Нет, просто хочу понять, почему здесь, на вершине Нагарасинха, обладая почти неограниченными возможностями, я вновь чувствую себя пленником, и почему в тех стесненных обстоятельствах я чувствовал себя свободным? Мир так велик! Взгляни же, как он загадочен и необъятен! В нем найдется достаточно загадок даже для тебя, Пурусинх. Но что можно знать о нем, проживая всю жизнь в застенках царского дворца?
— Поистине, Джанапутра, бывают времена, когда терема царей становятся их тюрьмами, а хижины убогих — обителью богов. Если нищий видит царя, а царь видит нищего, если грешник видит праведника, а праведник видит грешника, им всегда кажется, что один из них свободнее другого, но из этой кажимости не всегда приходят к верному пониманию свободы.
— Ты говоришь об учении Свабуджи Вишваны?
— Не только о нем. Ведь существует множество лжеучений, превратно толкующих свободу. Одно из них особенно любят повторять просвещенные умы: «Сколько в мире существ — столько и мнений», — говорят они. — «В этих вечных противоречиях и состоит подлинная сущность свободы». Но просвещения существ еще недостаточно для их просветления, а просветления бывает недостаточно для их просвещения. Лжеучения о свободе, про которые я говорю, закрепощают сознание джива-саттв, не позволяя им двигаться дальше, не позволяя видеть дальше собственного носа. Отнюдь не существ высвобождают они, а хаос — хаос, который просвещенные умы не способны ни упорядочить, ни остановить. Рассмотрение свободы всегда находится в зависимости от внешних и внутренних условий, другими словами, уже само понимание свободы никогда не бывает свободным.
Пурусинх протянул руку к лампаде, под стеклянным колпаком которой горел огонь. Такими лампадами в ночное время освещались балконы дворца Раджхаттов и крепостные стены внутреннего города.
— Вот огонь, он может гореть и угаснуть — таковы его начальные условия. Если бы он хотел гореть, когда горит, и хотел угаснуть, когда угасает, он бы ощущал себя свободным всю жизнь, которая длилась бы всего одну ночь. Если бы он хотел угаснуть, продолжая гореть, и хотел гореть, продолжая угасать, всю жизнь ощущал бы он себя несвободным.
Положим теперь, что огонь этот обладает более развитым сознанием, тогда бы он знал, что он горит и гаснет не сам по себе — каждый вечер рука стража с факелом подливает масло и заставляет его гореть снова и снова. Тогда его простых желаний гореть или угаснуть было бы недостаточно для ощущения свободы. Он бы ощутил себя несвободным и стал задавать вопрос — к чему все это? И тогда, повторяя свой вопрос каждый раз, мысль его однажды передалась бы стражнику, который перестал бы подливать масло, чтобы освободить огонь от всякой деятельности. Воспользовавшись этим, темной ночью во дворец пробрался бы наемник и убил бы царя вместе со всей его семьей, а в город вошло бы вражеское войско, учинив страшные беды всем его обитателям.
Поэтому, если бы огонь обладал еще более высоким сознанием, у него бы возникло желание гореть-и-гаснуть- снова-и-снова, чтобы оберегать всех обитателей города. Тогда бы он стал чувствовать себя свободным, даже зная о том, что он горит и гаснет не по собственной воле.
— Так значит, все дело в сознании? Достаточно осознать нечто, делающее тебя несвободным, как это гнетущее чувство несвободы пройдет само собой?
Царь Джанапутра мечтательно вздохнул, глядя на жемчужно-перламутровую луну. Догадаться, что гнетет его сердце, было совсем нетрудно. Прожить всю жизнь в одиночестве, не имея даже надежды увидеть в мире без людей хотя бы еще одного человека, и вдруг осознать, что существует легенда, в которую невозможно поверить, но в которой, тем не менее, утверждалось, что под светом четырех лун живет такой же, как он сам, человек. И не просто человек — прекрасная дева, обладающая всеми благоприятными знаками, отмеченными милостью риши Девиантара. Несмотря на то, что это было сказание, высеченное в стародавние времена на каменной табличке, в него хотелось верить всем сердцем, всей душой!
— Порой одного стремления к осознанию бывает недостаточно, ведь и способность видеть дальше собственного носа еще не делает тебя дальновидным, — отвечал ему Пурусинх. — Это как если бы огонь в лампаде осознал, что хочет гореть-и-гаснуть-снова-и-снова, а страж все равно перестал бы подливать масло по той причине, что сам дворец пуст, и нет в нем ни царя, ни его семьи.
— Мы не властны над всеми обстоятельствами нашей судьбы. Что же остается делать джива-саттвам? Ждать следующей жизни? Но в следующей жизни, если она когда-нибудь наступит, для них мало что изменится. Впрочем, обстоятельства в той другой жизни могут стать еще тяжелее.
— Подозреваю, тебе не терпится посетить остров Аирват, — размышлял вслух ягуар. — Ты не боишься, что на том острове мы не найдем никакой юной девы, а найдем лишь свою смерть?
— Нет-нет, нисколько, я готов отправиться в путь, каким бы опасным он ни был! — вдруг оживился Джанапутра. — Вернее, может, и не готов, но разве можно подготовиться к тому, чего не знаешь?
— Вот и я не знаю, Джанапутра, как ты потом назовешь этот путь
