Стрелок. Митральезы для Белого генерала - Иван Оченков

– У нас снаряд не слишком мощный, – возразил наконец-то понявший его мысль Шеман.

– Глинобитные халупы разбить хватит, – отмахнулся Будищев, – а не хватит, так можно добавить, скорострельность позволяет. Эх, говорил я Барановскому, что на пушки и пулеметы надо щиты ставить. Тогда вообще можно в упор подкатить и раздолбать начисто!

– Как вы еще со Скобелевым этой идеей не поделились? – не без ехидства в голосе поинтересовался лейтенант.

– А зачем занятого человека такими мелочами отвлекать? – пожал в ответ плечами Дмитрий. – Батареей вы командуете, стало быть, вам и решать.

– Да, но без приказа это… – смешался Шеман.

– Разумная инициатива, – закончил за него прапорщик.

– Все-таки хорошо, что мы с вами будем в разных отрядах. Кстати, раз уж зашла речь о пушках и митральезах. Как давно вы писали отчеты о работе их механизмов?

– Вообще не писал!

– Позвольте полюбопытствовать, почему? – нахмурился командир.

– Почерк у меня некрасивый, – скорбно вздохнул Будищев, вызвав яростный взгляд Шемана.

Дело, скорее всего, закончилось бы выволочкой, или говоря, как это принято у моряков – фитилем, на выдачу которых лейтенант был мастером, но, видимо, судьба хранила Дмитрия, потому что неизбежную расправу прервало появление мадемуазель Штиглиц.

– Дмитрий Николаевич, нам надобно срочно переговорить! – почти взмолилась баронесса.

Выглядела при этом сестра милосердия крайне взволнованно. Лицо горело лихорадочным румянцем, глаза заплаканы, руки то и дело теребили концы платка, да и вообще весь вид ее говорил о крайнем возбуждении. Лейтенант, будучи человеком вежливым и деликатным, не желая еще более смутить барышню, хотел было незаметно ретироваться, но при следующих же ее словах насторожился и счел необходимым остаться.

– Дмитрий, молю вас, не убивайте моего несчастного брата!

– Люся, что вы такое говорите? – широко распахнул глаза никак не ожидавший подобного наезда Будищев.

– Да, я знаю, он оскорбил вас, но ради бога пощадите его! Вы ведь хороший, добрый, вы уже однажды спасли его. Я на все готова ради этого, вы слышите меня?

Речь ее показалась Дмитрию несколько сумбурной, но главное он все же понял и, подождав, когда девушка выдохнется, спросил:

– С чего вы взяли, будто я собираюсь убить его?

– Но ведь у вас будет дуэль!

– С какого перепуга?!

– Прошу прощения, мадемуазель, – не выдержал Шеман, – о какой дуэли идет речь?

– Ах, это вы, – узнала его, наконец, Люсия. – Николай Николаевич, какое счастье, что вы здесь! Умоляю, отговорите их от этого безрассудства! Вы же умный, добрый, они вас послушают!

– Да что за нахрен вокруг творится?! – едва не взбеленился ничего не понимающий Будищев.

– Между вами и подпоручиком Штиглицем была ссора? – быстро спросил лейтенант.

– Какая еще, к черту, ссора?! – удивился прапорщик.

– Но вы встречались?

– Вообще-то да, – поразмыслив, ответил Дмитрий, – он вчера заявился в изрядном подпитии и плел какую-то чушь.

– Дмитрий Николаевич, пожалуйста, – снова начала баронесса, но Шеман деликатно, но вместе с тем решительно прервал ее.

– Мадемуазель Штиглиц, великодушно прошу простить меня, но теперь вам лучше уйти. Клянусь честью, я разберусь в этом деле и сделаю все от меня зависящее, чтобы все разрешилось наилучшим образом!

– Вы обещаете? – в глазах барышни вспыхнула надежда.

– Самым твердым образом!

– Благодарю вас.

– Пока не за что, но умоляю, идите к себе, чтобы не вызывать лишних пересудов.

– Мне нет дела до людской молвы! – едва не зарыдала она, но все же нашла в себе силы послушать доброго совета и устало побрела к госпиталю.

– Твою ж дивизию! – только и смог сказать Будищев, глядя ей вслед.

– А теперь отвечайте на мои вопросы быстро и по возможности точно, – вернул его в реальность лейтенант. – Имело ли место оскорбление действием?

– Что?! – изумленно протянул Дмитрий.

– Он вас ударил? – переформулировал вопрос Шеман.

– Николай Николаевич, – даже опешил прапорщик, – я похож на человека, которому можно просто так набить морду?

– А вы его? – невозмутимо продолжал командир батареи.

– Не было такого! То есть он, конечно, махал клешнями, но так ловко, что сам брякнулся наземь. Ну, я и велел матросам отнести его баиньки.

– Это нехорошо, – нахмурился лейтенант. – Нижние чины уже наверняка разнесли эту историю, приукрасив такими подробностями, что здравому человеку даже в голову не придут.

– Я им приказал не трепаться, – не слишком уверенно возразил Дмитрий.

– Конечно-конечно, – хмыкнул Шеман, а затем, как будто вспомнив про что-то важное, осторожно спросил: – Из-за чего была ссора?

– Да не было никакой ссоры, – отмахнулся Будищев. – Ну, он сказал, типа, я его сестру, то есть Люсю, скомпрометировал или вроде того.

– Этого следовало ожидать.

– Да с чего бы?!

– С того, что ваши отношения с баронессой и впрямь довольно странные. И какой-нибудь ловкий, но при этом злонамеренный человек вполне может представить как нечто неприличное.

– Я, кажется, знаю, кто этот «злонамеренный человек», – пробурчал Дмитрий.

– Я тоже догадываюсь, а потому настоятельно рекомендую воздерживаться от необдуманных действий.

– Вы о чем? – состроил невинную физиономию прапорщик.

– Ни о чем, Дмитрий Николаевич, – тяжко вздохнул лейтенант. – Просто я видел, какое у вас лицо, когда вы целитесь.

– И что?

– Когда вы говорите о нашем общем знакомом Бриллинге, оно у вас как раз такое.

– Кстати, а вы не помните, в чьей сотне служит этот бывший гвардеец?

– Нет, а что?

– А я помню, – расплылся в улыбке Дмитрий.

Всякое большое дело в русской армии традиционно начиналось с молебна. Штурм Янги-Калы не стал в этом смысле исключением. Войска, выделенные для боя, были построены посреди лагеря, после чего началась служба. Будищев, в отличие от большинства своих подчиненных, прослушал напутствие священника без особого интереса. В положенных местах он широко осенял себя крестным знамением, клал поклоны, и со стороны могло даже показаться, что прапорщик истово молится, но на самом деле мысли его были целиком и полностью заняты стоящими рядом с моряками таманцами. Дело в том, что рядом с кривоногим крепышом Коханюком находился его субалтерн[52] – хорунжий Бриллинг, отчего-то все время косившийся в сторону своих соседей.