Бегущий за ветром - Халед Хоссейни

– А вы знаете, что это самая большая мечеть в мире?

– Нет, но…

– Один только ее двор вмещает сорок тысяч человек.

– Отвезете меня туда?

– Да тут и километра не будет. Но он уже выходил из-за стойки.

– Я заплачу за услугу.

Портье вздохнул и покачал головой.

– Подождите здесь.

И он скрылся за дверью.

Вернулся он скоро, в других очках и с ключами в руках. На его месте за стойкой расположилась маленькая круглолицая женщина в оранжевом сари.

– Денег я с вас не возьму, – гордо заявил Фаяз. – Отвезу так. Я ведь сам отец.

Что мне делать, когда стемнеет? Обратиться в полицию, сообщить им приметы Сохраба? Под укоризненным взглядом Фаяза отвечать на рутинные вопросы? И видеть, что за ними кроется одно: кому какое дело до мертвого афганского ребенка!

Слава богу, обошлось. Сохраб сидел на зеленом газончике посреди автостоянки. До мечети было метров сто.

Фаяз подъехал поближе и помог мне выйти.

– Мне пора возвращаться.

– Ничего страшного, мы немного пройдемся, – успокоил я его. – Очень вам благодарен, господин Фаяз. От всего сердца.

Он наклонился ко мне поближе:

– Можно мне вам сказать кое-что?

– Конечно.

Лицо его скрывали сумерки, только очки блестели.

– Дело в том, что вы, афганцы… такие беспечные.

Меня терзала боль. Челюсть тряслась. Казалось, вместо внутренностей у меня колючая проволока. Но все-таки я засмеялся.

– Что такого я сказал? – недоуменно спросил Фаяз.

А я давился смехом, мычал, хрюкал и фыркал.

– Ненормальные, – пробормотал портье.

Хлопнула дверь машины. Взвизгнули на повороте шины. Задние фонари мигнули в сгущающейся темноте.

– Как ты меня напугал! – Я сел на траву рядом с мальчиком и привалился спиной к дереву, чтобы не так донимала боль.

Сохраб не сводил глаз с гигантского шатра мечети Шаха Фейсала. Подъезжали и отъезжали автомобили, правоверные, одетые в белое, степенно поднимались и спускались по ступенькам. Мы молчали. С минарета мечети, сияющей сотнями огней, доносился призыв к молитве. Во мраке храм блистал, словно бриллиант, посылая в небо столб света. Светилось и лицо мальчика.

– Ты когда-нибудь был в Мазари-Шарифе? – неожиданно спросил он.

Колени его были поджаты к подбородку.

– Очень давно, Я уж и не помню ничего.

– Когда я был маленький, папа возил меня туда. Мама и Саса тоже ездили с нами. Папа купил мне на базаре коричневую обезьянку с хвостиком крючком. Не настоящую, надувную.

– В детстве у меня, наверное, тоже была такая.

– Мы с папой тогда побывали в Голубой Мечети. Сколько рядом с ней было голубей! И они совсем не боялись людей. Саса дала мне хлеба, и я покрошил его птицам. Они как накинулись все разом! Здорово было.

– Наверное, ты очень тоскуешь по родителям, – сказал я.

Видел он, как талибы их убивали, или нет?

– А ты скучаешь по своим папе и маме? – склонил голову набок Сохраб.

– Я-то? Маму я не помню. А отец умер несколько лет назад. По нему я скучаю, да. Иногда сильно.

– Ты помнишь, какой он был?

Мне вспомнилась могучая шея Бабы, его черные глаза, копна каштановых волос. Сесть ему на колени было все равно что на два бревна.

– Помню. И помню его запах.

– А я стал забывать их лица. Это плохо?

– Нет, – ответил я. – Время все стирает. И тут меня словно что-то толкнуло. Вот же она, фотография Хасана и Сохраба, у меня в нагрудном кармане!

– Держи, – протянул я мальчику снимок. Он взял фото в обе руки, повертел перед носом, замер и смотрел долго-долго. Не заплакал, молодец.

Мне вдруг вспомнилась фраза, которую я где-то слышал или читал. «В Афганистане много детей, но мало детства».

– Возьми себе, – устало сказал я. – Фотография твоя.

– Спасибо.

Послышался цокот копыт, мимо нас проехал запряженный лошадью экипаж. Звенели колокольчики на сбруе.

– Я последнее время много думал о мечетях, – вымолвил Сохраб.

– Да? Почему вдруг?

– Просто они не шли у меня из головы. – Он взглянул на меня. Только сейчас из глаз у него полились слезы. – Можно тебя спросить, Амир-ага?

– Разумеется.

– А Господь… – Сохраб всхлипнул, – Господь низвергнет меня в ад за то, что я сделал тому человеку?

Я попытался его обнять. Мальчик отшатнулся.

– Конечно, нет.

Как мне хотелось прижать его к себе, приласкать, утешить, объяснить, что ему не в чем себя винить. Слишком сурово судьба обошлась с ним самим.

Лицо у Сохраба немного разгладилось.

– Папа мне говорил, что нельзя никому причинять зло, даже плохим людям. Вдруг они просто не умеют иначе. И потом, самый плохой человек может однажды исправиться.

– Не всегда, Сохраб.

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Асефа, человека, который обидел тебя, я знаю с детства. Наверное, ты сам это понял из нашего с ним разговора. Когда-то давно (лет мне было, как сейчас тебе) он пытался… побить меня. Хасан меня спас. Он был очень смелый и встал за меня горой. И вот однажды Асеф жестоко оскорбил твоего папу. Это была месть с его стороны. А я не сделал ничего, чтобы помочь Хасану, как он когда-то помог мне.

– Почему люди так цепляются к папе? – спросил Сохраб дрожащим голоском. – Он в жизни никому не сделал ничего плохого.

– Твой папа был очень хороший человек, ты прав. Только вот что я стараюсь тебе втолковать, Сохраб-джан. В этом мире есть плохие люди, которые никогда не станут хорошими. Иногда приходится давать им отпор. Мне следовало разделаться с Асефом, еще когда я был мальчишкой. Ты сделал это за меня. Он получил по заслугам.

– Думаешь, папа рассердился бы на меня?

– Наверняка нет. В Кабуле ты спас мне жизнь. Он бы гордился тобой.

Сохраб вытер лицо рукавом. Рыдания сотрясали его маленькое тело.

– Я скучаю по отцу и по маме, – прохрипел он. – И я скучаю по Сасе и Рахим-хан-сагибу. Только… хорошо, что их со мной нет. Так мне порой кажется.

– Почему это? – Я коснулся его руки, и мальчик резко отдернул ее.

– Потому что… я не хочу, чтобы они видели меня таким. Я грязный. – Сохраб всхлипнул. – Я полон греха.