Русский штрафник Вермахта - Генрих Эрлих

Несколько часов кряду они шли бок о бок с большой, человек в тридцать, группой беженцев. Женщины, дети, немолодые мужчины, они тащили узлы, фанерные чемоданы, катили детские коляски, набитые разным добром. Обычные на вид люди. «Что заставило их тронуться с обжитых мест? — недоумевал Юрген. — Что гонит их вперед, в неизвестность? Почему они движутся следом за немецкой армией, уходящей отсюда навсегда? Или ответ кроется именно в этом слове — „навсегда“? В том, что неизвестность жизни в немецких землях страшит их меньше хорошо известной им жизни при возвращающейся власти большевиков? Обычные на вид… Что их так страшит?..» — Эти мысли бередили душу Юргена все часы, что они шли рядом.

Это был все же Орел. Об этом говорила табличка при въезде в город. Был даже указатель Truppenbestandkommandantur[31]на высоком столбе. Это было тем более удивительно, что в городе, как показалось, не было ни одного целого здания. Что не было разбомблено, то горело. Большая часть разрушений была свежей. Это русские бомбили и расстреливали из орудий собственный город. «Это война», — с горечью подумал Юрген. Но тут же вдруг накатила другая мысль: «Что же будет, когда они войдут в Германию?» «Они» — прозвучало с неожиданной для самого Юргена ненавистью. А «Германия» отозвалась в душе жалостливой мелодией. «Сейчас слезу пущу!» — со злой усмешкой одернул сам себя Юрген. Помогло, но не сильно. Ему было явно не по себе.

Они шли по улицам города в густеющей по мере движения толпе военнослужащих. Все двигались в том же направлении, вероятно, там был железнодорожный вокзал. Дождь прекратился. Развиднелось. И почти сразу в небе появились самолеты. Они шли ровным строем с севера, навстречу им. Это были русские бомбардировщики. Донесся вой сирены воздушной тревоги. Улица опустела. Лишь они одни упорно шли вперед. На падающие бомбы они не обращали внимания. Они падали далеко, метрах в пятистах, а то и в километре, где-то сбоку. Это были бомбы не для них.

На вокзале они первым делом отыскали санитарный поезд. Вокруг клубилась толпа. Все говорили, что это последний эшелон на запад, в Брянск, название этого города было у всех на устах. Они взяли один из санитарных вагонов штурмом. Им было не привыкать. Санитары приняли майора Фрике. Только посмотрели на их лица — и приняли. Даже нашли для майора свободную полку. Когда они собрались уходить, майор задержал Юргена.

— Ты прошел испытание, рядовой Вольф, — сказал он.

— Да плевать я хотел на ваше испытание, — ответил Юрген. Уж коли на «ты», так начистоту. — У меня свое испытание. Мне бы с ним разобраться.

— Ты разберешься. А я подам рапорт.

— Выздоравливайте, майор, — так ответил на это Юрген.

Лейтенант Россель отправился в комендатуру, прояснять их дальнейшую судьбу, а они расположились на вокзальной площади. Сняли ранцы, положили их на грязный асфальт у стены вокзала, расстелили плащ-палатки и улеглись на них. Их головы ударились о ранцы с глухим стуком. Они этого не почувствовали. Они уже спали.

Юргена мучили кошмары. «Я — главный сталинский орган», — кричал майор Яхвин и испускал из глаз яркие ракеты. «Я — Каримов! Я — Абдуллаев!» — кричали по очереди два одинаковых болванчика на детской игрушке-качелях. Шевелился клубок змей. «У-у-у, кулачка недобитая!» — шипели они. Широко улыбался русский солдат Павел. «Как обычно!» — говорил он и подмигивал. И раз за разом падал скромненький синий платочек, вновь и вновь обнажая не опущенные девичьи плечи, а разрушенный взрывом госпиталь.

«Иваны идут! Прорвались! Танки! Прут стеной! Иваны!!!» — неслось со всех сторон.

Кошмарный сон перешел в кошмарную явь. Юрген сел и замотал головой, пытаясь выгнать из нее этот крик: «Иваны идут!» Но он настойчиво лез обратно в уши. Это кричали пробегавшие мимо них немолодые солдаты в мешковато сидящей форме, обозники или писари. Это повторяли раненые, ковылявшие к дверям вокзала в надежде попасть в последний эшелон. Это в ужасе твердили даже штабные офицеры в новенькой, с иголочки, форме, никогда, наверно, не нюхавшие запах пороха и крови.

— Вот черт! — услышал Юрген привычный возглас Красавчика.

А Брейтгаупт лишь еще пуще захрапел, ему все было нипочем, он реагировал только на команду «Подъем!».

— Подъем! — сказал Юрген, и Брейтгаупт немедленно сел, поводя вокруг очумелыми со сна глазами.

На вокзальную площадь въехал легковой «Опель» с откинутым верхом. С заднего сиденья поднялся и вытянулся во весь рост генерал с рукой на черной перевязи.

— Солдаты! Внимание! — громко крикнул он. — Русские танки ворвались на северную окраину города. Их необходимо остановить. Любой ценой! Мы должны продержаться до ночи, когда в соответствии с приказом фюрера мы оставим этот город. Но до этого мы должны успеть эвакуировать всех раненых и больных, наших товарищей. Солдаты! Все боеспособные подразделения брошены на ликвидацию прорыва. Но им нужна подмога! Солдаты! Все, кто может держать в руках оружие! Все, кто может подносить снаряды и патроны! За мной! В колонну по два — становись!

Юрген уже стоял на ногах. Он наклонился, свернул плащ-палатку, запихнул ее в мешок, надел ранец, накинул поверх мешок, подхватил автомат и отправился к центру площади, где у генеральского «Опеля» уже выстраивалась внушительная колонна. Он даже не оглянулся назад, чтобы посмотреть, идут ли за ним Красавчик с Брейтгауптом. Конечно, идут! Они не оставят его одного. Ведь они же товарищи!

Они шли. Потому что на путях стоял санитарный поезд, в котором находился их раненый командир, которого они должны защищать до последней капли крови. Потому что там же находились сотни других неизвестных им раненых, которых они, их фронтовые товарищи, должны были защищать. Потому что далеко за их спинами, в деревнях и городах Германии, были старики, женщины и дети, которых они, здоровые мужчины, должны были защитить от всего ЭТОГО. Погибнуть, если потребуется, но не дать превратить их цветущий край в горящие руины, которые стояли сейчас у них перед глазами.

И как бы вторя мыслям Юргена, генерал громко крикнул:

— Deutschland, Deutschland über alles! — Германия, Германия превыше всего!

И колонна подхватила гимн:

Deutschland, Deutschland über alles,

Über alles in der Welt,

Wenn es stets zu Schutz und Trutze

Brüderlich zusammenhält,

Von der Maas bis an die Memel,

Von der Etsch bis an den Belt —

Deutschland, Deutschland über alles,

Über alles in der Welt.

Deutsche Frauen, deutsche Treue,

Deutscher Wein und deutscher Sang

Sollen in der Weit behalten

Ihren alten schönen Klang,

Uns zu edler Tat begeistern

Unser ganzes Leben lang.

Deutsche Frauen, deutsche Treue,

Deutscher Wein und deutscher Sang.

Einigkeit und Recht und Freiheit