Страсти по Митрофану - Наталия Терентьева

Митя непонимающими глазами смотрел на Элю.

– У тебя сегодня плохое настроение?

– Нормальное. Нам надо выступить. Подключись ко мне, пожалуйста, отключись от отца.

– Он мне всю партию разложил, ты не понимаешь, – усмехнулся Митя. – Вот и он говорит – она тебя не поним… – Мальчик осекся.

Эля улыбнулась. Ну вот и ответ. Хотя бы что-то становится понятным.

– Иди умойся, Митя, пройдем номер и минут через десять нам уже на сцену.

– Ой… – Митя побледнел. – Да? А я еще не настроен… – Он выхватил телефон из кармана, хотел набрать отца.

– Митя… – Эля положила руку на его ладонь. Митя замер. – Я прошу тебя, сейчас нет времени. И… дай возможность отцу найти трансляцию, не звони ему сейчас.

– Точно! – радостно согласился Митя. – Я быстро, я сейчас.

– Не засни, не провались, не споткнись, не заблудись, не убеги в окно… – Вслед мальчику пробормотала Эля. – И главное, Митя, не звони отцу…

Удивительное ощущение – когда замирает зал, ты на сцене, ты чувствуешь невидимую связь с этими людьми, которые смотрят на тебя, слушают, дышат вместе с тобой. В темноте зала не видно лиц, но зрители – как единый живой организм, настроенный на тебя.

Голос звучал легко, Эля пела с удовольствием, Митя сел с виолончелью чуть ближе к ней, чем обычно, и Эле казалось, что она слышит его дыхание. Митя чуть-чуть отставал от нее, никак не попадал в тот искрящийся, бурный поток мелодии, который ощущала внутри и вокруг себя Эля и в котором неслась – вперед, все выше, выше, на ту высоту, где исчезают грудные ноты, где голос становится тонким, легким, совсем светлым, переливчатым и как лучом режет темноту зала, улетая в небо, в блекло-голубое балтийское небо, виднеющееся по краям зала, из-под огромной наклонной крыши.

Огромная сцена концертного зала Дзинтари сузилась для Эли до крохотного пятачка, выхваченного сейчас светом, и в этом свете стояла она, в своем тонком летящем платье, и Митя, старающийся выразить в музыке что-то свое, бегущий за ней, за ее голосом, и никак не догоняющий.

То, что было, было так коротко. Но это была вся жизнь. После этого уже ничего не будет. Потому что такая встреча бывает лишь раз. Невозможно еще раз так полюбить, невозможно отдать сердце еще кому-то, потому что оно уже отдано. А того, кому оно отдано, больше нет, его забрал океан. И тогда она сядет в лодку, поплывет в открытое море и будет там петь, голосом своим спасая того, без кого жить невозможно. Ведь, может быть, он еще не погиб, может быть, он плывет из последних сил, и, услышав ее голос, наберется сил, и найдет дорогу, выплывет, справится с жестокими, бессмысленными волнами, забравшими у нее ее самое дорогое, единственное.

– Браво! – крикнули несколько голосов, после того как Эля спела последнюю ноту – долгую, высокую, растаявшую в тишине зала.

Публика похлопала, ведущий, как обычно, объявил:

– Прошу оценки жюри!

Члены жюри стали поднимать оценки.

– Одиннадцать, одиннадцать, двенадцать, одиннадцать… – читал ведущий. – Гм… Прошу вас, уважаемый профессор Рушайтис… Ваша оценка…

– Моя оценка… – Председатель жюри взял микрофон и встал, чтобы его было видно в огромном зале. Луч света тут же выхватил его, и Эля, не сразу, не веря своим глазам, разглядела в нем вчерашнего «дядечку» из кафе, который советовал ей беречь голос и больше не петь на улице… – Моя оценка такая. Госпожа… м-м-м… – он посмотрел в бумаги, лежащие перед ним, – Теплакова, можно вас попросить спеть а капелла последний куплет, вот с того момента, когда у вас ритенуто, замедление, и – до самого конца. Как, другие члены жюри и зал не возражают?

Зрители согласно захлопали, остальные члены жюри кивнули.

– Можно всю песню еще раз! – улыбаясь и кутаясь в большой шарф, сказала известная певица в возрасте и махнула Эле.

Эля обернулась на Митю. Тот, ничего не понимая, растерянно хлопал глазами.

– Мне не играть? – спросил он тихо Элю.

– Нет, наверно.

– Хорошо. – Мальчик кивнул, встал, взял виолончель.

– Погоди, вместе уйдем, когда оценки все объявят, – шепнула ему Эля.

– Я прошу вас спеть еще раз! – доброжелательно, но, чуть повысив тон, повторил Эдмундас. – Пожалуйста, без инструмента! – раздраженно добавил он.

Эля запела. Теперь, когда ей не надо было придерживать себя из-за Мити, голос полетел еще легче, еще свободнее, она пела еще отчаяннее, потому что, не успев ничего осмыслить, чувствовала, что сейчас произошло что-то неправильное, что это разделит их, что их и без того некрепкая дружба только что пошатнулась, что Митя стоит сзади нее, держа виолончель, опустив голову, и переживает. Но она пела и пела, пытаясь музыкой уговорить его не уходить, не расстраиваться, не замыкаться, пытаясь сказать то, что не могла бы сказать словами. Она спела песню с половины и до конца.

Ей хлопали так, как будто только что не слышали это произведение целиком. Эля даже чуть растерялась.

– Двенадцать, – объявил ведущий. – Председатель жюри ставит двенадцать. Простите? – Он увидел, что другие члены жюри, переговариваясь, вновь подняли таблички. – Вы хотите переголосовать? Но у нас не положено…

– Давайте чуть нарушим правила, ради искусства. Как, зрители поддержат наше эмоциональное решение? – Эдмундас снова привстал и обернулся к залу. Все согласно захлопали.

– Ну что ж… – ведущий развел руками, улыбаясь. – Переголосуем тогда… Двенадцать, двенадцать, двенадцать… Все члены жюри единогласно поставили высший балл! Поздравляю! – обернулся он к Эле. – Вы у нас теперь фаворит фестиваля… Пока еще все высшие баллы никому не ставили…

Эля, еще раз поклонившись, сама взяла за руку уже совершенно стушевавшегося Митю и ушла со сцены.

За сценой Митя освободился от ее руки.

– Не надо, пожалуйста, – сказал он. – Я все понял.

– Митя…

– Я! Все! Понял! Без меня! Тебя попросили сыграть без меня!

– Да не без тебя, а без виолончели, Митя. Может быть, он просто инструмент этот не любит!

– Ага, да! Он… Слушай, а откуда я этого дядьку знаю? Он какой-то известный человек?

– Мы вчера его в Риге на улице видели. Помнишь? Он сидел рядом, когда мы играли…

– А-а-а… Я сразу понял! Ты договорилась с ним? Без меня? За моей спиной? Он приставал к тебе, да? К тебе все пристают, все!!! Батя меня предупреждал…

– Митя… – Эля почувствовала, что все волнение, которое ей удалось побороть, сейчас вернулось и собирается выйти слезами. – Замолчи немедленно. О чем я могла с ним договориться, когда я даже не знала, кто он.

– Правда? – Митя перестал кричать и доверчиво посмотрел на нее.

– Правда. Ты… ты такой хороший, когда ты такой вот… – Эля неожиданно для самой себя чуть прислонилась к Мите и провела рукой по его щеке. – Мне с тобой вместе лучше петь, чем без тебя.