Один на миллион - Моника Вуд

Эти парни знали и любили его мать. По этой причине он до сих пор с ними.

— Ты видел утреннюю газету? — спросил Алекс. — Там куча красивых слов про группу, с которой ты работаешь. Ах, наши мальчики добились успеха, фу-ты-ну-ты и муси-пуси, цветная фотка с мамочкой в домашней студии, вырезка из чертова чарта.

Алекс рассмеялся и добавил:

— Мамочка просто бомба.

Подождав, спросил:

— Ты меня слушаешь?

— Слушаю.

— Хорошо. Так вот, они отказались от жирного контракта с «Уорнер рекордз», мамочка просто ядерная…

Куин отвел глаза в сторону:

— Они отказали «Уорнеру»?

— Да, представь. Их солист — как там его — развел болтовню насчет служения Господу и вот эту вот всю фигню насчет того, что «Уорнер» — исчадие безбожной коммерции и что они подписывают контракт с мегакрупной записывающей компанией, которая любит Господа так же, как они. Ты можешь в это поверить?

— Если это вопрос, то да, — сказал Куин.

На него нахлынуло сложное чувство — смесь зависти и гордости.

— Но суть не в этом. Так ты не читал статью?

— Я играл на свадьбе в Бангоре.

— Так вот, суть в том, что они отвергли «Уорнера», с его большим жирным поцелуем, и отдались, сохранив невинность, мегакрупной записывающей компании, которая тоже любит Бога, как они, — он ухмыльнулся. — Угадай, какой?

— Какой? С кем они подписали договор?

— С Соломоном. Самая крупная рыба в пруду Господа Бога. Твои церковные певчие приняли предложение.

Алекс взглянул на часы, которые тянули долларов на шестьсот, не меньше.

— Но не в полном составе. Без первого гитариста. Он решил, что он атеист.

Эта новость ударила Куина, словно камнем в живот.

— На твоем месте я бы срочно крестился, — сказал Алекс. — Отдай душу в лоно Авраама, пока тепленькое местечко не увели из-под носа. Впрочем, погоди. Без тебя мы не сможем играть тут. Хотя Колин как-нибудь подменит.

Колин — девятнадцатилетний племянник Алекса, геолог, который играл на гитаре как девчонка.

Посягнувшая на их место группа приступила к проверке звука.

— А что, если нам всерьез впрячься… — начал было Алекс.

Эта тема возникала в их разговорах с неизменной регулярностью. Но дальше разговоров дело не двигалось. Ведь чего им хотелось на самом деле? Именно этого: разок в неделю примерить на себя неустроенную жизнь Куина, не прекращая откладывать круглые суммы на свои пенсионные счета.

Куин сказал:

— Пойди узнай, чего они так долго.

— Присмотри за вещами, — согласился Алекс.

Куин кивнул.

— Так ты смотришь? — уточнил Алекс.

— Еще как.

Алекс отчалил и присоединился к компании у дальнего конца барной стойки, там зашли в тупик переговоры между Ренни в новой футболке «Найк» и обтягивающих джинсах и Сэлом, который тыкал пальцем в свою книжку с графиком выступлений. Куин раздраженно, с присвистом вздохнул и собрался пойти вмешаться, но тот самый гитарист средних лет из конкурирующей группы пересек ему путь с лицом белым, как крахмал, и невыразительным, как здоровая пища.

— Куин Портер, верно? — сказал он.

Куин постоянно сталкивался с прежними напарниками из разных групп — их пути рано или поздно пересекались, обычно тех было не узнать: поднабрали килограммов двадцать, получили какой-нибудь полезный диплом или практичную профессию, отрегулировали самооценку так, чтобы перевесила несбывшиеся мечты.

— Простите? — ответил Куин.

Лицо незнакомца сначала покраснело, потом стало медленно разъезжаться: щеки задрожали, как желе, маленький рот приоткрылся, глаза, пронизанные лопнувшими сосудами, панически забегали.

— Все в порядке, приятель? — спросил Куин.

Незнакомец снова заговорил, точнее, сделал попытку: слов Куин не смог разобрать, и тут вдруг под этим искаженным лицом проступило другое.

— Лабух?..

Мужчина отчаянно закивал, его язык, похоже, прилип к гортани. Куину потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что этот человек — Лабух Блейкли, который обитал в истории одиннадцатилетней давности про Дэвида Кросби, а сейчас оказался замешан совсем в другую историю, — и что он плачет.

— Если хочешь ударить меня — ударь. Если хочешь порвать меня на куски голыми руками — порви.

Его губы дергались от усилия контролировать собственный голос.

— Господи, — сказал Куин. — Господи, Лабух.

— Я хотел тебе сказать — тебе и твоей жене, — он задыхался, как будто бежал изо всех сил. — Я хотел сказать вам…

— Не говори ничего. Ей-богу, Лабух. Не надо.

Обмякшее тело Лабуха покачивалось взад-вперед, заикания перемежались всхлипываниями, лицо словно прожевали и выплюнули: глаза всмятку, рот в трубочку, щеки багровые. В глубине зала его приятели обратили на них внимание, отвлеклись от бесконечной наладки своей аппаратуры. Один из них сказал в микрофон:

— Проверка звука, раз, два. Лабух, ты там в порядке? Раз, два.

Несколько человек стали открыто пялиться на Куина с Лабухом.

— Успокойся, друг, — сказал Куин.

Возможно, слово «друг» произвело такой эффект, но завывание Лабуха перешло в крик, так что Куин подумал, не вызвать ли 911. Он вывел Лабуха на улицу, на грязную бетонную плиту, которая служила «Побегу из тюрьмы» разгрузочной площадкой.

— Давай-ка присядь, — сказал Куин, усаживая Лабуха на землю. — Господи, приятель. Возьми себя в руки.

— Мне запретили разговаривать с тобой, — говорил Лабух, его белые, как простыня, щеки дрожали. — Не смей говорить с… семьей, как будто я машина… хочешь — включил, хочешь — выключил.

К его потным ладоням прилип медиатор.

Куин наклонился к нему:

— Дыши глубже.

— Этот судебный иск убивал меня, — продолжал Лабух, обращаясь теперь скорее к самому себе и часто останавливаясь, чтобы втянуть побольше воздуха. — Я хотел сказать тебе, как мне жаль… но мне запретили говорить… не смей говорить с семьей… не смей просить прощения.

Куин и сам начал задыхаться.

— Я потратил свои… сбережения на адвокатов… да, за ошибки надо расплачиваться… это так.

Лабух покачал головой, на восковом носу выступил пот, дыхание выровнялось, он мог говорить более длинными фразами. Он вытер ладони о брюки, и медиатор упал на землю.

— У меня было восемь пациентов в очереди и целая гора медкарт. У меня голова шла кругом. Мне запретили просить прощения, но сейчас я скажу: ради всего святого, прости меня. Я говорю это сейчас, я умоляю тебя, прости, ради Бога. И я благодарен тебе, что ты отозвал собак, пока я не все потерял.