Клуб Дюма, или Тень Ришелье - Артуро Перес-Реверте

– Что же касается восьмой гравюры, – сказала она, – то с ней я разобралась легко: «VIC. I.T VIR.» следует читать как «VICTA IACET VIRTUS», что означает: «Добродетель лежит побежденная». Добродетель – это девушка, которую готовится обезглавить молодой красавец с мечом в руке и в доспехах, а на заднем плане крутится неумолимое колесо Фортуны, или Судьбы – оно крутится медленно, но всегда делает полный оборот. На колесе три фигуры, они символизируют три стадии, которые в Средние века обозначались словами: regno (царствую), regnavi (царствовал) и regnabo (буду царствовать).

– У нас осталась еще одна гравюра.

– Да, последняя – и с самой многозначной аллегорией. «N.NC SC.O TEN.BR. LUX» – это, разумеется: «NUNC SCIO TENEBRIS LUX» («Теперь я знаю, что из тьмы идет свет»). На самом деле тут представлена сцена из Апокалипсиса Иоанна Богослова. Снята последняя печать, тайный город пылает – пришло его время, и уже произнесено страшное имя зверя или число имени его, вавилонская блудница победно скачет на семиглавом драконе…

– Не понимаю, – бросил Корсо, – зачем столько усилий, чтобы увидеть весь этот ужас.

– Да дело совсем в другом! Любая аллегория – это шифрованная композиция, загадка. Так гравюры с соответствующими надписями, если их сопоставить должным образом, позволят обнаружить определенную связь с текстом книги, некий ритуал. Ту формулу, которая оказывается магическим заклинанием. Verbum dimissum или что-то в этом роде.

– И дьявол является собственной персоной.

– Теоретически – да.

– А на каком языке должно звучать заклинание? На латыни, древнееврейском или греческом?

– Не знаю.

– И где тут неувязка, о которой писала мадам де Монтеспан?

– Я вам уже сказала, что и этого тоже не знаю. Я только сумела установить, что тот, кто берется за дело, должен очертить магический круг и разместить в нем извлеченные из текста слова, расположив их в том порядке, которого я не ведаю, но указания могут дать страницы сто пятьдесят восемь и сто пятьдесят девять «Девяти врат». Смотрите.

Она показала ему текст, состоящий из сокращенных латинских слов. В книгу была вложена картонная карточка, испещренная карандашными заметками, сделанными острым и убористым почерком.

– Вам удалось расшифровать это? – спросил Корсо.

– Да. По крайней мере, я так полагаю. – Она протянула ему карточку с заметками. – Вот…

Корсо прочитал:

Зверь Уроборос охраняет лабиринт,

где ты пройдешь через восемь врат прежде дракона,

который явится на заповедное слово.

Каждая дверь имеет два ключа:

первый – воздух, второй – материя,

но оба ключа – одно и то же.

Материю ты разместишь на кожу змеи

по направлению света с востока,

а в чрево ее – печать Сатурна.

Девять раз отворишь ты печать,

и в зеркале увидишь путь,

и обретешь изроненное слово,

что свет из мрака принесет.[141]

– Ну и как вам? – спросила баронесса.

– Очень будоражит… Но я не понял ни слова… А вы?

– Я уже сказала: не так уж и много. – Она нервно перевернула страницу. – Речь идет о методе, о некоей формуле. Но здесь что-то не так, не так, как должно быть. И я хочу разобраться…

Корсо молча зажег еще одну сигарету. Он уже знал ответ на этот вопрос: ключи в руке отшельника, песочные часы… Выход из лабиринта, шахматная доска, ореол… И так далее. Пока Фрида Унгерн объясняла смысл аллегорий, он обнаружил новые подтверждения своей гипотезы: да, все экземпляры различались меж собой. А он продолжал играть в эту детскую игру – искал отличия в картинках; и ему не терпелось взяться за работу. Но баронесса неотлучно находилась при нем, и это здорово мешало.

– Я бы хотел, – сказал он, – осмотреть книгу поосновательнее, без спешки.

– Да-да, конечно. У меня есть время, и я с удовольствием познакомлюсь с вашими методами работы.

От досады Корсо поперхнулся. Именно этого он и боялся.

– Знаете, мне лучше работается в одиночестве.

Он совершил промах. На чело Фриды Унгерн наплыло облачко.

– Боюсь, я неправильно вас поняла. – Она с подчеркнутым недоверием оглядела холщовую сумку Корсо. – Вы хотите, чтобы я оставила вас одного?

– Я бы осмелился просить об этом. – Корсо сглотнул, стараясь как можно дольше выдержать ее взгляд. – Я делаю конфиденциальную работу.

Баронесса заморгала. Облачко готово было вот-вот разразиться настоящей бурей, и охотник за книгами почуял, что все может полететь к черту.

– Вы, конечно, можете желать чего угодно, – проговорила Фрида Унгерн таким ледяным тоном, что от него могли замерзнуть цветы в горшках, – но ведь это моя книга, и вы находитесь в моем доме.

В такой ситуации любой другой поспешил бы принести свои извинения и протрубить отбой, любой другой, но не Корсо. Он этого делать не стал. Он продолжал курить и не сводил глаз с баронессы. Наконец лукаво улыбнулся: кролик играет в семь с половиной и хочет попросить еще одну карту.

– Кажется, я неловко объяснил суть дела. – Он так и не успел решить, какую из улыбок нацепить, пока доставал из сумки что-то, очень хорошо упакованное в бумагу. – Мне нужно всего-навсего немного посидеть над книгой, пользуясь моими записями, – он мягко похлопал рукой по сумке, в то время как другая рука протягивала баронессе сверток. – Посмотрите, все нужное у меня с собой.

Баронесса развернула сверток и молча глядела на то, что предстало ее глазам. Это было издание на немецком языке – Берлин, сентябрь 1943 года, толстый ежемесячник под названием «Iden», орган группы «Идус», кружка любителей магии и астрологии, близкого к правящей верхушке нацистской Германии. Закладкой была отмечена одна из страниц с фотографией: в объектив улыбалась юная, очень красивая Фрида Унгерн. По бокам стояли, держа ее под руки – а тогда у нее, естественно, были целы обе руки, – двое мужчин; тот, что справа, был в штатском. Подпись под фотографией сообщала, что это – личный астролог фюрера и что рядом с ним – его помощница, знаменитая фройляйн Фрида Вендер. Второй мужчина – в очках с металлической оправой – имел смущенный и даже робкий вид. Одет он был в черную форму СС. И без подписи каждый легко узнал бы в нем рейхсфюрера Генриха Гиммлера.

Когда Фрида Унгерн, в девичестве Вендер, подняла глаза от фотографии и их взгляды пересеклись, в ней не оставалось ничего от славной старушки. Но это длилось действительно лишь краткий миг. Затем баронесса спокойно кивнула Корсо в знак согласия, в то время как рука ее старательно выдирала страницу с фотографией и рвала на мелкие кусочки. Корсо же подумал, что даже ведьмы, даже баронессы и старушки, работающие среди книг и цветов, имеют свою цену, как и все в этом мире. «Victa iacet Virtus». А почему, собственно, должно быть иначе?