Московит - Борис Давыдов

Атаман потряс кулаком:

– Мало голов я рубил! Мало! Сказал же ясно: пока не догоним Ярему, чтоб из строя – ни ногой! На маетки, на шинки – не отвлекаться! Смертью грозил ослушникам! А они… – распалившись, наскочил на Вовчура: – А ты куда смотрел?!

– А я что, могу за каждым уследить?! – вызверился тот, не стерпев упрека. – Уж тебе-то ведомо: казак войною живет, ею и кормится! Нет такой силы, чтобы сдержать! Или руби головы каждому десятому, может, подействует… А то и каждому пятому! Только кто тогда с тобой останется?!

Зарычал Кривонос, закрыв побагровевшее лицо руками. Прав, прав Лысенко, чтоб ему пусто было… Вольные люди – казаки, узды не терпят.

Князь ждал меня у своей палатки. И при одном взгляде на его лицо стало ясно: случилось что-то из ряда вон выходящее. Попросту говоря, ЧП.

– Пане, дело не терпит отлагательств, – заговорил Иеремия резким, отрывистым голосом, без всяких приветствий и тем паче извинений за столь раннюю «побудку». Впрочем, я их и не ожидал: война! – Дозор задержал всадника, коим оказался помощник управителя одного местного пана. Во всяком случае, именно так он назвался, и я не вижу причин подозревать его во лжи. Перепуган до полусмерти, до сих пор не может успокоиться. Рассказал, что маеток его пана вчера вечером был разграблен казаками. Сам пан, его семейство и управитель убиты, а ему удалось чудом спастись: схоронился где-то. Дождался, пока злодеи уедут, и поскакал куда глаза глядят, не разбирая дороги, лишь бы подальше от пепелища… В итоге наткнулся на наш дозор. Так вот, он утверждает, что бунтари в своих разговорах упоминали Кривоноса: не рассердится ли, мол, атаман на них за своеволие…

– Кривоноса? – машинально переспросил я, напрягшись.

– Да, именно его! Это первый факт. А вот и второй, также весьма неприятный: почти в то же время, на противоположном конце сторожевой линии, был уничтожен еще один наш дозор. Трое убиты, четвертый бесследно исчез. Соседние дозорные божатся, что ничего не видели и не слышали…

– Как это обнаружилось, проше князя?

– Тотчас после задержания беженца, еще до его допроса, был отдан приказ объехать сторожевую линию и предупредить дозорных, чтобы усилили бдительность. И на одном посту… пан знает, что случилось.

Я кивнул, переваривая информацию. Версию, что трое дозорных были убиты четвертым, который сбежал, откинул почти сразу же: очень маловероятно! Почти наверняка и тут поработали ребята Кривоноса… Но какие умельцы! Как чисто все было сделано! Профессиональная солидарность требовала отдать им должное.

– Получается, Кривонос совсем рядом. И наверняка его же казаки выкрали пленного, прикончив остальных дозорных! – вслух рассуждал князь. – Из чего следует, что подлому хлопу уже все известно: и где наш лагерь, и сколько нас, и куда мы стремимся… Можно, конечно, допустить, что пленный уподобился святому великомученику и рта не раскрыл… но я что-то не верю. Слаб человек… Наверняка выложил все, что знает, и даже то, чего не знает! – горько усмехнулся Иеремия.

Я еще раз кивнул, решив пока воздержаться от рассказа, как перед Корсуньской битвой казак Хмельницкого, специально подосланный им, заманил поляков в ловушку. Выдержал самые лютые пытки, не отрекшись от своих слов, и тем самым во многом обеспечил своим победу… Не ко времени и не к месту. К тому же неизвестно, насколько квалифицированными были «допросчики» Потоцкого!

– Таким образом, что же получается? До Днепра совсем недалеко, но нас могут нагнать на марше. И даже наверняка догонят, – продолжал Вишневецкий. – Придется принимать бой в невыгодных условиях… Остаться здесь – крайне рискованно. Нет, осаду мы выдержим, безусловно… но Кривонос может кликнуть себе на подмогу крупные силы бунтарей. И тогда нас обложит неприятель, во много раз превосходящий. Нам же рассчитывать на помощь не придется, увы! Даже если какой-то храбрец чудом преодолеет облогу, доберется до наших… Панство лишь обрадуется, что князь Ярема попал в тяжкое положение! – Вишневецкий горько усмехнулся. – Запасов провизии у нас хватает, слава Езусу, однако же вода скоро закончится, даже при самом бережном ее расходовании… И тогда придется идти на прорыв. Не помирать же от жажды! В общем, два варианта действий, и оба плохие. Но первый все-таки дает больше шансов. Поэтому я стою за то, чтобы сразу после рассвета двинуться к Днепру. А как считает пан первый советник?

– Проше ясновельможного, я не согласен ни с одним, ни с другим вариантом! – Мои слова прозвучали вежливо, но твердо.

Князь изумленно поднял брови:

– Вот как? И что предлагает пан?

– Сниматься с лагеря тотчас же. Немедленно! Не дожидаясь рассвета! Выиграть несколько драгоценных часов, которые могут все решить…

Царь Алексей Михайлович с трудом сдерживал раздражение. Конечно, он сам дозволил тревожить священную особу свою, ежели дело важное и отлагательств не терпит. Но как же хотелось спать! С трудом выкинул из головы тяжкие, сводящие с ума мысли, погрузился в дрему… И сон-то был какой хороший, хоть и греховный – прости, Господи! А тут будят: проснись, мол, великий государь, дело спешное, дьяк Астафьев челом бьет… Спросонок не сообразил, подскочил с громким криком, царю не подобающим, Марьюшку испугал. Дитя снова забилось… Тьфу, неловко-то как вышло! Ну, ежели окажется, что по-пустому побеспокоили…

– Что стряслось-то? – недовольно пробурчал, выйдя к истомившемуся дьяку. К недовольству, однако, примешивался испуг, тщательно скрываемый. – Уж не война ли? Или, не приведи бог, чернь разошлась пуще прежнего?

– Прости, государь, что потревожил, хоть по твоему же и позволению! – отвесил поклон Астафьев. – Сведения-то больно важны… Узнали, кто заводчик![29]Кто народ баламутил, к бунту подстрекал…

– Кто?! – встрепенулся царь, гневно сдвинув брови.

– Дворянский сын Андрюшка, прозвищем – Русаков! То в один голос все воры[30]твердят, коих поймали, и пытанные, и без пытки, по доброй воле. Ходил, дескать, по Москве, всюду нашептывал, что боярин Морозов тобою, государь, вертит, аки младенцем… Прости, не мои то слова, лишь повторяю! Что будто бы Морозов что хочет, то и делает, а на тебя, государь, плюет… Что…

– Довольно! Где этот Андрюшка? Схвачен? Тотчас же – в застенок! Да чтоб палачи всю душу из него, поганца… – Алексей Михайлович затряс кулаками.

Астафьев испуганно заморгал:

– Прости, государь, оттого и осмелился тебя потревожить… Затаился он, лиходей, на Англицком подворье[31], так верные люди сказывают. Видно, почуял беду, вот и решил там схорониться, переждать. Сам знаешь: нам с торговыми людьми из Европы ссориться невместно… Без твоего, государь, позволения туда доступа нет.

– Ради такого дела – дозволяю! Быстро туда, за лиходеем! И тотчас на дыбу!..