Царь нигилистов – 6 - Наталья Львовна Точильникова

— Слышал о новом романе Тургенева? — спросил Петя по дороге. — У нас в корпусе только о нём и говорят.

— Нет. А что за роман?

— «Накануне».

В будущем Саше его не читал. Ибо в школьную программу он не входил, а фанатом Тургенева Саша не был.

— В «Современнике» вышел?

— Нет! Что ты! «Современник» для Тургенева слишком революционный. В «Русском вестнике», у Каткова.

— «Ты»? — переспросил Гогель. — Князь, как вы смеете?

— Я ему разрешил, — объяснил Саша.

— Не в моём присутствии! — возразил гувернёр.

— Григорий Фёдорович! Ну, свои же люди! В университете Петя будет говорить мне «вы».

Гогель насупился.

— Все эти китайские церемонии совершенно разрушают дружескую атмосферу, — добавил Саша. — Меньшиков Александр Данилович, как известно говорил Петру Великому «Мин херц». И на «ты». А расстояние в социальной иерархии между денщиком, бывшим торговцем пирожками, и императором, куда больше, чем между князем из Рюриковичей и мною грешным, не царём и даже не цесаревичем.

— Меньшиков был из литовских дворян, — заметил гувернёр.

— А я читал, что он купил себе литовское дворянство, — заметил Саша.

— Ладно, — вздохнул Гогель. — Но, чтобы в присутствии посторонних я этого не слышал!

— Надо на «Современник» подписаться, — проговорил Саша. — Да, на всё надо подписаться. Я пока получаю только «Отечественные записки».

— За чем же дело стало?

— За тем, что после того, как я купил восемь пудов еды для студентов, заключённых в Петропавловку, отец отобрал у меня наличные.

— Про продукты для узников меня слухи доходили, — сказал Кропоткин.

— А что говорят?

— Что ты скупил добрую половину товаров Круглого рынка для арестантов Петропавловской крепости.

— Болтуны! Где мне там скупить половину!

— А что за студенты?

— Помещик Гаршин не поделил жену с гувернёром своих детей Завадским. Красавица взяла в охапку пятилетнего сына, бросила двух старших детей и сбежала с их учителем. Гаршин такого издевательства не стерпел и настрочил донос в полицию, что гувернёр сей — ужасный заговорщик и отъявленный революционер. Учинили обыск, нашли устав тайного общества. И, видимо, ещё какие-то документы. Подробностей не знаю. Отец мне дело не даёт.

Потом то ли студент Завадский разговорился на допросах, то ли архив у него был интересный, то ли переписка чем-то занимательная, но закрыли ещё человек двадцать. Дело началось в Харькове и Киеве, но, учитывая особую важность следствия, теперь всех привезли в Петербург и засадили в Петропавловку.

— И ты им купил восемь пудов еды? — поинтересовался Кропоткин.

— Ну, да. Во-первых, я сильно подозреваю, что дело высосано из пальца. Во-вторых, даже если это наши доморощенные Орсини, к голодной смерти их никто не приговаривал.

— Вы же говорили, что их нормально кормят, Александр Александрович, — заметил Гогель.

— Так я сначала купил те восемь пудов, а потом познакомился с комендантом, — улыбнулся Саша. — Добрейшей души человеком.

— Ты был в казематах Петропавловской крепости? — спросил Кропоткин.

— Да, — кивнул Саша. — Я туда напросился после того, как узнал об арестах.

— Можешь рассказать?

— Да, конечно.

И Саша изложил примерно то же, что в адаптированной версии для печати.

Тем временем, они подъехали к зданию университета.

Оно было построено в стиле петровского барокко, как комендантский дом Петропавловки, то есть было красным с белой рустикой, белыми пилястрами и белыми наличниками на высоких окнах.

Внутри был длинный коридор с наборным паркетом, деревянные книжные шкафы вдоль стены, арочные романские окна напротив и портреты профессоров в проёмах.

Вот и лекционная аудитория.

Двери распахнулись, и они вошли внутрь.

Для Саши со свитой были оставлены места в первом ряду.

Раздался грохот отодвигаемых лавок. Студенты вставали со своих мест. Раздались аплодисменты.

Саша оперся на стол и обернулся к аудитории.

Поднял руку.

— Спасибо, я очень тронут, — сказал он. — Честно говоря, побаивался сюда идти, думал, освищите за то, что я использовал мой королевский дар не по адресу. Не совсем наложением рук, но тем не менее. Я считаю, что в данном случае всем нам известный издатель неправ. Яков Иванович Ростовцев никакой не ретроград, и я жду от него приемлемого для нас варианта решения крестьянского вопроса.

Вошёл профессор Костомаров. И его тоже встретили аплодисментами, несмотря на запрет.

Профессор был гладко выбрит, ни броды, ни усов. Зачёсанные назад волосы, выдающийся нос. Маленькие круглые очки на носу. Одет в сюртук, белую сорочку с накрахмаленным воротничком, под которым красовался не привычный «хорват», а шёлковый галстук: короткий и широкий.

— Николай Иванович, — обратился к нему Саша. — Я прошу меня простить, но с вашего позволения я отниму от вашей лекции буквально пять минут.

— Хорошо, Ваше Императорское Высочество, — кивнул Костомаров.

— Господа студенты! — начал Саша. — Мне нужна ваша помощь. Думаю, вы слышали о том, что в субботу я был в Петропавловской крепости. Там сейчас находятся в заключении студенты из Харькова и Киева. Я купил для них немного еды, но это оказалось не самым главным. Кормят там вполне нормально. Но в казематах холодно и сыро, и они мёрзнут под хлипкими байковыми одеялами. Я им обещал купить шерстяные, но по независящим от меня обстоятельствам не могу этого сделать сейчас на мои деньги.

Но совместное действие гораздо лучше любой личной благотворительности.

Потому что вместе мы сможем сделать то, что ни одному миллионщику, ни одному купцу первый гильдии, ни одному принцу не под силу.

Я объявляю сбор на одеяла. По моим расчётам, если взять сразу на всех, можно уложиться рублей в пять за штуку. То есть нужно порядка ста рублей.

Но ещё узникам не хватает книг. Библиотека там маленькая и состоит из разрозненных томов. Комендант Мандерштерн обещал мне собрать их пожелания и прислать мне списки книг, которые они хотели бы видеть в тюремной библиотеке, но пока не прислал. Так что я не знаю, сколько нужно на книги. Поэтому я прошу у вас позволения потратить на книги то, что останется (если останется) после покупки одеял.

— Ура! — крикнул кто-то из студентов.

Подхватили несколько голосов.

— А что они натворили? — спросил кто-то.

Но на него зашикали.

— По-моему, неважно, — заметил Саша. — Мерзнуть без приговора не должен никто.

Студенты зашумели.

Тут же нашлась фуражка и пошла по кругу.

Зазвенела мелочь, кто-то положил несколько банкнот.

Фуражка дошла до Саши, и он вынул из кармана свои золотые часы, которые были с ним с лета 1858-го. И опустил в фуражку.

— Часы ведь мои, Григорий Фёдорович? — поинтересовался он у Гогеля.

— Да-а…

— Теперь у вас буду время спрашивать, — пообещал Саша.

Часы, судя по габаритам, стоили рублей четыреста.

— Поучаствуете? — спросил он у Гогеля.

Гувернёр замешкался. Вряд ли потому, что не имел денег