Крестьянский бунт в эпоху Сталина - Линн Виола

Кроме того, в подстрекательстве к протестам против коллективизации зачастую обвиняли духовенство, в основном православных священников и членов церковных советов из мирян. В частности, их обвиняли в распространении идеи о том, будто советская власть это следствие происков Антихриста{661}. Так, окружной комитет партии в Твери полагал: «Контрреволюционным штабом является церковный совет, вокруг которого группируются все контрреволюционные силы против коллективизации»{662}. В феврале 1930 г. ОГПУ сообщало: на Средней Волге незаконные собрания часто проводились «под видом заседаний церковных советов», что, по всей видимости, говорило о руководящей роли церкви в борьбе против коллективизации{663}. Церковь действительно сыграла значительную роль в организации сопротивления{664}. В начале 1930-х гг. в деревне Славкино Аткарского округа Нижней Волги местный глава церковного совета подговорил женщин освободить недавно арестованного священника. Три сотни крестьянок собрались возле сельсовета, скандируя: «Дайте нам батюшку!»{665} В деревнях Островка, Сыса и Телятники Рязанского округа Московской области члены церковного совета во время массовых демонстраций заняли здания сельсоветов{666}. По донесениям, поступавшим из Московской области, женщин назначали на ответственные должности в церковных советах, причиной чему, вероятно, стала их открытая оппозиция советской власти. В Последовском сельсовете Пронского района Рязанского округа женщину даже выбрали церковным старостой{667}. Члены церковного совета занимали достаточно высокое положение, чтобы руководить жизнью деревни, и были весьма подвержены политическим перипетиям, что делало их крайне заинтересованными участниками бунтов.

Немалая роль в крестьянских восстаниях принадлежала священникам. Утверждалось, что они прежде всего пытались подтолкнуть к восстанию женщин, однако это сложно проверить, поскольку власти обычно отрицали участие женщин в политических акциях протеста, перекладывая ответственность на любую подвернувшуюся «контрреволюционную» группировку в деревне{668}. Так или иначе, во многих деревнях священники и крестьяне выступали единым фронтом. Когда отец Покровский, который совершал богослужения в нескольких церквях Ромашковского района Тверского округа Московской области, объявил перед тысячей женщин, что ему запрещено продолжать службы, женщины направились к сельсовету с требованием: «Долой советскую власть и коммунистов, да здравствуют батюшка и церковь… [Мы] в колхозы не пойдем»{669}. В одной из церквей на Северном Кавказе священник сказал своей пастве: «Колхозы — наша гибель. Идите на общегражданские собрания и заявляйте там открыто, что колхозы — это гибель для всего народа»{670}. В Кимрском округе Московской области прозвучала проповедь: «Настал конец света, пришел Антихрист на землю. Идите в церковь. Завтра будет моя последняя проповедь». На следующий день огромная толпа стала свидетелем того, как, невзирая на шум и протесты, священника арестовали{671}. Так, с помощью проповедей, советов или прямых действий, духовные наставники участвовали в крестьянских волнениях, на что имели свои причины. Апокалиптическое мышление, ставшее одной из главных составляющих идеологии крестьянского сопротивления, несомненно, было атавизмом. Однако в его формировании важную роль сыграла церковь, служители которой отчаянно искали поддержки, предчувствуя свою неминуемую гибель. Коллективизация была общим врагом, и защита общих культурных устоев намного сильнее, чем когда-либо ранее, сплотила крестьянство и духовенство, которые пережили череду периодов как взаимного недоверия, так и взаимозависимости.

Крестьянские выступления в годы коллективизации достигали всеобщего и угрожающего масштаба, затмевая более ранние случаи народных волнений в современной истории России{672}. Массовые протесты на собраниях и локальные беспорядки — наиболее распространенные виды волнений — по своей форме и традиционному характеру были в основном внутренним делом деревни. Они очень редко планировались и организовывались заранее. Еще больше сомнений вызывают утверждения насчет реального существования обширной сети организаций кулаков и тайных контрреволюционеров, так же как и идея о внешнем подстрекательстве (имевшем место в действительности разве что со стороны местных священников). Очевидно, что все это имело отношение только к риторике советских чиновников. Хотя не исключается вероятность участия в волнениях и в подстрекательстве против советской власти определенных социальных групп — например, бывших коммунистов, недовольных режимом, ветеранов, отходников, зажиточных крестьян, вдов (кроме того, сюда могут быть включены случаи деятельности эсеров, священников и членов церковных советов{673}, которые могли возглавлять восстания). Скорее, такое участие лишь подчеркивает тот факт, что все коллективные протесты являлись неотъемлемой частью культуры крестьянства, коренящейся в традиции сопротивления.

«Мартовская лихорадка» до и после марта 1930 г. сопровождалась волной слухов, побегов, уничтожением собственности. Одной из главных арен борьбы стали собрания — по поводу коллективизации, раскулачивания и вообще любого вопроса, касавшегося политики коммунистов в отношении деревни. Такого их количества не было со времен революции 1917 г. Большинство подобных собраний инициировались и проводились «чужаками»: районными уполномоченными, партработниками, женскими союзами, двадцатипятитысячниками. Часто целью этих мероприятий было расколоть деревню на отдельные группы (бедняков, женщин, молодежь, комсомольцев, партийных и т. д.) в соответствии с представлениями власти о том, каковы должны быть политические взгляды и поведение крестьянства. В моменты, свободные от собраний или бесед с агитаторами, ходившими по избам и расписывавшими преимущества нового порядка, крестьяне устраивали собственные сходы (дома, у мельницы или на рынке), где обсуждалась все та же коллективизация. Такие сходки крестьян власти расценивали как кулацкие и антиправительственные (коими, по сути, они и являлись). Они давали жителям села некое подобие автономии и возможность обсудить свои нужды и проблемы и постепенно становились все более враждебными по отношению к советской власти.