Охота полуночника - Ричард Зимлер

— Я всегда пою фальшивым голосом, когда рядом находятся люди, которые мне не нравятся и которые впустую тратят мое время.

Затем он потянулся так сильно, что пустил ветры, и добавил:

— Еще я иногда страдаю от геморроя, который заставляет меня выть от боли, когда я сижу на горшке.

Я рассмеялся, впервые за последнее время. Даже мама почувствовала симпатию к нему за все его старания вызвать на нашем лице улыбку. Я был так восхищен им, что уже на следующий день был готов начать свое обучение, но мать попросила меня еще раз подумать о переезде в Англию и дать ответ через неделю.

Мы несколько раз подробно обсуждали предложение гончара, и мне кажется, что мое решение остаться в Порту в определенной степени стало для нее облегчением. Не желая оставлять меня одного, она все же хотела начать новую жизнь там, где бы ничто не напоминало ей о былых горестях, как, впрочем, и о моих надеждах. Мы заново учились любить друг друга, но каждый из нас хотел идти своей дорогой. Теперь я ясно сознаю это. Все в нашем доме напоминало ей об отце и о Полуночнике, и она больше не могла этого выносить.

В начале ноября мама почувствовала себя достаточно сильной, чтобы переехать в Англию. Она даже отправила свое фортепиано к тете Фионе. За день до отъезда мама попросила принести менору, который я недавно выкопал в нашем саду.

Изо всех сил сжав ее, она сорвала круглое основание с краями в форме зубцов.

— Я не знал, что ты это умеешь, — сказал я в изумлении. — Только отец и я делали это.

Поднеся отверстие к свету лампы, она достала пергаментный свиток и развернула его. Я увидел миниатюру, нарисованную яркими красками. В центре был изображен квадрат из тонкого листового золота, внутри которого были аккуратно выведены строчки на иврите, окруженные гирляндами розовых и карминных цветов. На самом верху находился павлин, красивый хвост которого выходил за пределами миниатюры.

Я никогда не видел более великолепного рисунка.

Разрешив мне взять его, мама сказала:

— Его сделал один из наших предков по имени Берекия Зарко, художник из семьи потомственных создателей миниатюр. Он родился в Лиссабоне несколько столетий назад, а позднее перебрался в Константинополь. Берекия был очень ученым человеком, но это все, что мой отец смог рассказать о нем. Этот манускрипт передается в нашей семье в течение многих поколений. Возможно, это обложка к атласу Европы. По крайней мере, так твоему дедушке сказали его родители.

— Дедушка Жуан отдал тебе его?

— Да — сказала она с улыбкой, — и теперь я передаю его тебе.

— Мне, но почему?

— Он всегда предназначался для тебя. Я должна была отдать тебе его в твой тринадцатый день рождения, но начались все эти наши проблемы… Хорошо это или плохо, но я подумала, что лучше подождать. К тому же я беспокоилась, что ты все еще огорчен тем, что наполовину ты — еврей, и это только усилит твое чувство отчужденности. А сейчас я расстаюсь с тобой и больше не желаю откладывать этот подарок. Мне не нужно говорить, насколько он ценен, а также то, что ты должен хранить его в тайне, — ведь насколько я знаю, в Португалии запрещено хранить еврейские письмена.

— Можно мне показать его Бенджамину? Ведь он умеет читать на иврите.

Она обдумала эту просьбу.

— Да, Джон, но только при условии, что он никому не расскажет о его существовании, пока члены нашей семьи остаются Португалии.

— Мне кажется, что я должна дать тебе какой-нибудь совет, — продолжала она, — но мне нечего посоветовать тебе. Скажу только, что горжусь и люблю тебя. Я верю, что в жизни ты добьешься больше, чем я. Я уверена, что папа пожелал бы тебе того же самого, если бы он был здесь.

Я был так расстроен и взволнован, что едва владел собой.

— Джон, я знаю, что говорю, — сказала она с дрожью в голосе. — Наверное, большинство родителей надеются, что их дети, когда они вырастут, будут похожи на них, но мне бы хотелось этого меньше всего. Я была бы очень рада, если бы ты забыл обо мне.

— Я никогда не забуду тебя, мама, но я не уверен…

— Джон, я не то пыталась сказать, — перебила она меня. — Не подумай, что я желаю забыть тебя. Я просто хочу, чтобы ты не возлагал на меня пустые надежды.

— Постараюсь, — ответил я.

— Вот и хорошо.

— Но что будет с тобой? Как ты будешь жить одна в Лондоне?

— Джон, теперь я не могу быть полезной ни одному человеку на свете. Мы оба знаем, что я уже не та женщина, какой была раньше, и потому я думаю, что для меня лучше, и в определенной степени правильнее, побыть какое-то время одной. Если ты дашь мне несколько лет, я думаю, что смогу вернуться назад более сильной, чем сейчас. Пожалуйста, будь терпелив ко мне. Мне кажется, это — единственное, о чем я имею права просить кого бы то ни было. Хотя, наверное, принимая во внимание мое поведение, я не имею права даже на это.

На следующее утро в одиннадцать часов я попрощался с матерью на пристани.

Напоследок она расцеловала мои руки и сжала их в своих ладонях.

— Мой сын, пусть горячая любовь, которую я питаю к тебе, всегда остается с тобой.

Нетвердой походкой она взошла на борт, и я испугался, что она упадет в обморок. Мы махали друг другу, пока корабль не отошел на такое расстояние, что она больше не могла видеть меня — хотя это расстояние не было таким уж большим, но она, конечно, забыла надеть очки.

Несколько дней спустя, испытывая к самому себе острую жалость, я взял миниатюру Берекии Зарко и пошел к Бенджамину. При свете одной свечи в гостиной он прочел надпись. По его словам, она была написана сефардическим шрифтом, характерным для Испании и Португалии. Он перевел эту надпись: «Кровоточащее Зерцало. К евреям и их обратившимся собратьям: о необходимости изгнать из своих сердец христианскую Европу и искать убежище в мусульманских странах».

Очевидно, это был вовсе не учебник по географии, а доказательства в пользу переселения евреев из Европы в страны, находящиеся под контролем мусульман. Что касается названия «Кровоточащее Зерцало», Бенджамин предположил, что это метафора серебряных глаз Моисея или десяти заповедей, которые выражают волю Божью.

На обратной стороне стояла подпись: Берекия Зарко. Минускулами были также указаны дата и место создания: 17 Ава, 5290, Константинополь.

Бенджамин объяснил мне, что Ав — это шестой месяц в еврейском лунном календаре; как правило, он совпадает с частью июля и августа. 5290 год у евреев означал 1530 год от рождества Христова. Следовательно, этой обложке было почти триста лет.

Этой ночью я положил ее под подушку, рядом с «Лисьими баснями». Миниатюра еще больше убедила меня в правильности решения стать художником и подмастерьем у Жильберто: теперь я вообразил, что буду продолжать многовековые традиции своей семьи.