Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания - Владимир Сухомлинов

Такие выражения, как «мой народ не понял» и «мой Генеральный штаб хотел», – не свойственны были образу речи государя. Об «устьях Вислы» я могу сказать Палеологу, что это чистейшая его выдумка, так как император Николай II ему этого говорить не мог, если подобный вопрос «в моем Генеральном штабе» не возбуждался. Приписка к этой фантазии – «я выясню еще» – сорвалась с пера Палеолога, когда он почувствовал сам, что зарапортовался, заведя государя в чужой огород, так как это вопросы ведения Министерства иностранных дел, а не военного.

Далее у Палеолога еще лучше, нечто такое, чего ему Николай II, конечно, тоже говорить не мог:

«Познань и, может быть, часть Силезии будут необходимы для восстановления Польши. Галиция и северная часть Буковины позволяют России достигнуть ее естественной границы – Карпат… В Малой Азии мне, конечно, придется заняться армянами. Я, правда, не смогу вернуть их под турецкое иго. Должен ли я присоединить Армению? Я присоединю ее только в случае категорического желания армян. Иначе я предоставлю им автономный режим. Наконец, я должен буду обеспечить своей империи свободный проход в проливах».

По неискусной этой подделке ясно, что Палеолог совсем не знает Николая II и влагает в его уста всякий тенденциозный политический вздор столичных политиканов.

Это не материал для серьезного исторического исследования, а лишь записки для легкого чтения, которые могут понравиться наивным и легковерным людям, особенно на красивом, благозвучном французском языке.

В этом отношении уже последовало опровержение и графа Пурталеса, который заявил в печати, что разговор, будто бы имевший место между ним и французским послом в приемной г-на Сазонова 28 июля, целиком вымышлен, что никаких бесед он с Палеологом не вел.

Кроме этих двух неудачных представителей великих держав при петербургском дворе, был и третий – Бьюкенен, не признававший никаких других интересов, кроме английских.

Но и в этом, казалось бы, естественном побуждении британский сверхэгоизм сказался характерно, когда г. Бьюкенен явился ко мне в начале войны с требованием об отправке корпуса русских войск в Лондон. Экспедицию эту, для охраны английской столицы, предполагалось направить через Архангельск, куда прибудет необходимый для этого английский флот.

От военного министра удовлетворение подобного оригинального требования совершенно не зависело, а в Ставке великого князя Верховного главнокомандующего нашли, что Бьюкенен сошел с ума.

Николай Николаевич предложил собрать на Дону полк из стариков и этих бородачей казаков отправить в Лондон. От этого Бьюкенен, конечно, отказался – ему желателен был целый корпус, на случай появления на цеппелинах германцев, которых опасались в Англии.

С подобными дипломатическими представителями в Петербурге, для предотвращения возможности возникновения всемирной войны, проект графа Витте о тройственном союзе был, конечно, неосуществим.

Назначение великого князя Верховным главнокомандующим произвело в Петербурге и Москве, а главным образом в самой армии то хорошее впечатление, которое я и ожидал.

В этом выборе был залог победы или так, по крайней мере, это казалось. Николая Николаевича считали человеком сильной воли, от которого ожидали, что он справится не только с генералами, но и с остальными великими князьями и что ему удастся устранить или по крайней мере парализовать придворные влияния на царя.

Война против Германии, – об Австро-Венгрии, к которой относились с пренебрежением, почти что не говорили, – была популярна в армии, среди чиновничества, интеллигенции, а также во влиятельных промышленных кругах. Тем не менее, когда разразилась гроза, в Петербурге сначала верить этому не хотели. Состояние скептической сдержанности сменилось сильным возбуждением. На улицах появились демонстрации с флагами и пением, и в результате воинственного настроения было разгромлено германское посольство.

Петербург был переименован в Петроград, немецкий язык запрещен. Кто занимался подобным вздором, определить тогда я не мог, да и не до того мне было. Но было ясно, что за всем этим стояли люди, подстрекавшие к войне в газетах и находившиеся в тесных отношениях с Сазоновым, редакцией «Нового Времени» и великим князем Николаем Николаевичем.

Лично ко мне недружелюбно стал относиться Николай Николаевич с тех пор, когда узнал о моей критике его проекта реформы армии, то есть приблизительно с осени 1905 года.

Назначение мое военным министром было для великого князя совершенно неожиданным. Он и его штаб были настолько уверены, что эту должность займет его кандидат Николай Иудович Иванов, что последнего поздравляли с назначением, и он эти поздравления принимал в то самое время, когда царь остановил свой выбор на мне.

Особенно невыносимым и ниже его достоинства казалось великому князю то, что в роли подчиненного военному министру ему как главнокомандующему приходилось докладывать мне. Он обходил этот вопрос военной субординации тем, что писал мне письма как великий князь. Такие некорректности я ему не спускал, что задевало его высокомерие, и он при первом удобном случае мстил мне какой-нибудь мелочной, но открытой бестактностью. Так, например, на царских смотрах Петербургского округа, когда я, как полагается, здоровался с войсками, великий князь мне не рапортовал, как это он был обязан делать, а наоборот – продолжал громко разговаривать со своей свитой, точно все, что происходило, его не касалось…

* * *

Чувствительнее всего такое отношение дало себя знать в самом Военном министерстве. После увольнения Поливанова, приблизительно в 1913–1914 году, временно мне удалось объединить всех моих сотрудников и создать мощный аппарат, работа которого была направлена к одной великой цели и тем придала Военному министерству ту силу, в которой нуждалась армия для соблюдения интересов страны. Успешный образ их действий привлек многих на мою сторону. Тем не менее было немало слабохарактерных и самолюбивых людей, которые не могли отрешиться от ориентировки на великого князя. В этом отношении самым злокозненным оказался мой ближайший помощник Поливанов. Доходило до того, что он считал наилучшим для использования сложившейся обстановки, вопреки моим предначертаниям, в ущерб армии, оказывать любезности великому князю.

После моего возвращения из Амурского края, где я застал войска в землянках и получил повеление на постройку казарм и соответствующие на то кредиты, приблизительно в то же время великий князь потребовал значительные средства на устройство водопровода и канализации в Красносельском лагере. Соответственно положению дела, генерал Поливанов доложил мне об этом требовании в смысле отказа. Но затем, доложив великому князю о решении военного министра, он тем не менее за моей спиной кредиты на это провел. Об этой его проделке я узнал лишь случайно – позже, на одном параде, когда после доклада великого князя государь благодарил Поливанова, стоявшего рядом со мной.

* * *

Особенное влияние на ход дела имело то обстоятельство, что великий князь обеспечил себе право личных докладов у царя по делам Петербургского военного округа, которым он в то время командовал. При слабом характере царя он имел возможность использовать свое влияние на него.