Человек-Хэллоуин - Дуглас Клегг

Стоуни опустился на одно колено и заглянул в лицо своему сыну. Своему прекрасному обреченному сыну. Мальчику, который не должен был родиться, точно так же, как не должен был родиться и сам Стоуни.

Он пристегнул левое запястье мальчика к своей правой руке.

— Связаны вместе навеки, — прошептал он, прикоснувшись к щеке сына. — Ты и я, малыш.

— Насколько я понимаю, мы оба взлетим на воздух? — спросил Стив. — Ради этого ты привез меня сюда?

— Мы обязаны это сделать, — ответил Стоуни, протягивая руку, чтобы убрать с глаз мальчика отросшие пряди.

— Потому что это зло? Этот Свет Азраила?

Стоуни на мгновение задумался.

— Нет. Потому что его не должно быть здесь. Его не должно быть на Земле.

— Ну да, — согласился ребенок со вздохом.

— Ты ведь знаешь, что ты не такой, как все?

Стив медленно кивнул.

— Ты любишь меня?

Стив снова кивнул.

— Мне всегда хотелось иметь отца.

— Я люблю тебя, Стив. Ты мой единственный ребенок. Твоя мать была прекрасна. Она была самым удивительным и прекрасным созданием на всей нашей планете. Ты немного похож на нее.

— Но меня же не должно было быть.

В глазах ребенка застыли слезы.

Стоуни не смог устоять. Он притянул к себе сына и крепко обнял его. Наверное, все его слезы были уже выплаканы, потому что глаза его остались сухи, но ему казалось, что слезами обливается его душа, он чувствовал, как вся его плоть и дух взывают к Вселенной: «Зачем вы довели меня до этого? Зачем вы сделали это? Чем этот мальчик заслужил такое?»

Он сжимал сына в объятиях, пока не испугался, что вот-вот задушит его. Когда он выпустил мальчика, тот моргнул внутренней, прозрачной, парой век, на миг закрыл и снова открыл глаза. Теперь они были сухими.

— Я всегда считал себя пришельцем, явившимся с другой планеты. — Стив криво улыбнулся, но его лицо тут же снова обрело безразличное выражение. Он смирился со своей судьбой.

— Нет, ты не с другой планеты. — Стоуни утешал его, как мог. — Ты мой сын и сын своей матери. Но еще ты часть чего-то ужасного, какого-то эксперимента, затеянного этими людьми. Ты же знаешь Восторженных. Как они использовали тебя в своих обрядах? Использовали Свет Азраила, пока он не поглощал и их самих? Все эти люди, этот Фэйрклоф, Крауны, они пытались сделать и с некоторыми другими то, что сделали со мной, с твоей матерью и с тобой. Но ни разу не вышло. Не сложилось. Наверное, время от времени им почта удавалось. Они пытались и раньше, но…

И перед его мысленным взором замелькали образы, образы, которых он никак не мог видеть раньше, но они все равно пришли, словно то, что жило внутри него, демонстрировало историю подобных попыток: девушки с горящими телами, шестнадцатилетний мальчик, у которого внизу живота вдруг разгорелся огонь, поднялся выше до самого лица, пока сам он не превратился в пылающий столб…

— Ничего не получалось, пока они не изучили ритуалы, и тогда все, что им оставалось сделать, — это одного-двух человек, чтобы впустить это в мир. Этого было достаточно, чтобы оно обрело плоть, которой у него не было раньше.

— Что это за оно? — спросил сын, но Стоуни не ответил.

Он чувствовал то, о чем говорил мальчик, — дом Краунов дышал, пока Стоуни смотрел в пустые глазницы окон, где когда-то были витражи, он видел, как дом обрастает оболочкой, своим собственным витражом, пульсирующая жизнь обволакивала дом, который был не в состоянии умереть, не в состоянии сделать что-либо еще, только выжить.

Пока Стоуни распаковывал маленькую бомбу, пользоваться которой его научил чокнутый подрывник Свинк, мальчик внимательно смотрел. Это был дешевый механизм, он мог бы применить его и раньше, но он знал, что ради Лурдес, ради своего сына должен сделать это именно здесь. Это место, эта земля были запятнаны прошлыми преступлениями против природы. Это было нечестивое святилище. Вернуть его туда, где оно зародилось, — именно это пытался сделать своими ритуалами Фэйрклоф, Загнать это в проклятое место, в нечистое место, в землю, которую обходили стороной даже местные, потому что эта земля принадлежала дьяволу, это ее называли словом, означающим «иди один». Когда Стоуни извлек бомбу, осторожно расправил провода, осторожно достал небольшой таймер, который отсчитает время до взрыва, его сын прошептал:

— Папа, я люблю тебя, не делай этого, я не хочу, чтобы было больно…

Стоуни запустил таймер. Десять минут. Этого достаточно, чтобы сказать миру «прости», попрощаться с сыном, с тем, что жило в этом доме.

9.33

Он поглядел на цифры на циферблате часов, на испаряющуюся жидкость, которая расползалась лужей вокруг алтаря часовни.

9.25

Услышал, дыхание некоего чудовища, живой постройки, окружающей их, содержащей их в себе.

9.00

Девять минут — и все будет кончено.

Девять минут — и тишина.

Прошла целая вечность, пока таймер отсчитал пять минут. Стоуни казалось, что он не может больше сдерживать то, что таил в себе столько лет, пронес через такую боль и расстояние.

— Должно же прийти спасение! — прокричал он в темноту. — Не может не прийти после всей этой боли! Не может быть, что все это просто так! Должна же быть какая-то цель! — Он рубанул кулаком, увлекая вниз и руку сына, и мальчик вскрикнул, словно от боли. — Должно быть спасение! Я не верю, что можно зайти так далеко и не обрести его! Не могу даже представить! Я знаю, что здесь было! Я знаю, что я выпустил на свободу!

И тут рядом с ними, заполняя собой часовню со всеми ее тенями, зазвучал женский голос.

— Я знала, что ты вернешься.

Стоуни обернулся и впервые за двенадцать лет увидел ее лицо — лицо, которое было заслонено другим лицом, словно растущая внутри куколки бабочка под шелковистым покровом кокона.

Призрачная тень обрывка воспоминания, а потом ничего.

Лурдес.

За долю секунды Стоуни Кроуфорд вспомнил ту ночь, погребенную в памяти много лет назад и мгновенно возрожденную ее взглядом.

1

Ночь перед Хэллоуином, ему пятнадцать лет, и он наблюдает, как почти прозрачная жидкость толчками проходит по синим и красным венам во внешнем покрове, в тонкой оболочке, которая заключает в себе тело Лурдес. Он рыдает от невозможности прикоснуться к ней, от боязни, что эта штука, эта жидкая среда, омывающая ее, пульсирующая и вспыхивающая красным, розовым и синим, причиняет ей боль. Когда его рыдания стихают, другая девушка, Диана Краун, легко касается его плеча.

— Она сейчас прекраснее, чем любое человеческое существо с начала времен. Твой сын не дает ей умереть, — сказала Диана.