Бумеранг на один бросок - Евгений Филенко

Пока я размышлял над завихрениями собственной души, в окно ко мне влез старина Чучо. И голова его была полна прожектами на тему того, как нам поярче и поэффектнее приубрать «Сан Рафаэль» к прибытию «Черных Клоунов Вальхаллы», хотя отсюда до Валенсии путь был не самый близкий, и вряд ли оттуда рассмотрели бы все наши декорации.

Не следует думать, что все эти дни я только и был занят своими переживаниями. Я без большого любопытства изучал науки, с прохладцей играл в фенестру, неохотно купался в море и забывал позвонить маме. Ну, мама-то никогда ничего не забывала… На занятиях нас с Антонией разделяло два-три ряда столов. Она всегда сидела впереди и ни разу, ни разу не обернулась в мою сторону. Мы старательно не узнавали друг дружку.

Что еще… Мурена помирилась с Барракудой. Это походило на смешной старинный ритуал, но обе оторвы отнеслись к нему совершенно серьезно. «Ваше Королевское Высочество, — пролепетала Мурена, опустив глазки и присев. — Нижайше прошу вас простить мою дерзость, которую я имела неосторожность допускать в отношении вас все это время. Виной тому преступное неведение и пагубная несдержанность, с которой я отныне намерена неукоснительно бороться. Молю о снисхождении… Ваша преданная слуга…» — «Извинения приняты, дорогая, — величественно ответила Барракуда. — Ваш проступок не настолько важен, чтобы мы могли придавать ему излишнее значение. Прошу вас, встаньте…» Мы стояли в некотором отдалении, я отчаянно боролся с тем, чтобы не хихикнуть в кульминационный момент, между тем как физиономии моих дружков, того же Чучо, тех же близнецов де ла Торре, были абсолютно непроницаемы, а на глазах красавчика Оскара Монтальбана, чтоб мне провалиться, блестели слезы умиления… Барракуда могла бы подставить руку, но подставила щеку. Мурена шмыгнула носом и чмокнула. Ясно было, что их отношения уже никогда не будут прежними. Но тут уж ничего нельзя было поделать. «Так мы идем купаться или нет?» — спросила Барракуда. Я понял, что все мучительно борются с желанием ляпнуть что-то вроде: «Как пожелаете, Ваше Королевское Высочество». Нужно было поломать паузу, и я ее поломал. С изяществом северного мамонта, знать не знающего, что такое конституционная монархия. «Ага», — сказал я и в нарушение всех норм этикета вскинул инфанту на плечо. Барракуда завизжала. «А меня?!» — заныла Мурена. Уж не знаю, помогла ли моя выходка, но купаться мы все же пошли.

Мурена попыталась помириться и с Антонией. Никто ее к тому не склонял, она сама вбила себе в голову, что должна повиниться. Похоже, ей понравилось быть паинькой… Разумеется, ничего путного из этой затеи выйти не могло. Мурена подкараулила Антонию в Пальмовой аллее после ужина. «Тита… — забормотала она, наигранно пряча глазки. — Мне нужно кое-что тебе сказать…» Антония моментально выпустила все свои иголки, закуклилась и превратилась в аллегорию оскорбленной невинности. «Я поступила низко. Мне не следовало давать волю эмоциям». Антония молчала. «Я вела себя неподобающе. Девушкам не следует драться. Это не повторится». Антония молчала. «Но и ты тоже могла бы не говорить того, что сказала». Антония не реагировала. «Ну, как знаешь…» Антония пошла своей дорогой, а Мурена вернулась к нам, красная не то от смущения, не то от бешенства. Цыпу из себя она больше не корчила, хотя и рук с тех пор не распускала.

Кажется, все мы стремительно взрослели.

Мы сыграли матч отборочного круга Студенческой Лиги против «Бешеных Пингвинов» и выиграли. Без ложной скромности замечу, что это было нетрудно.

В колледже появились три новичка и две новенькие; одна из новеньких, Неле Йонкере, была этническая магиотка, соломенно-рыжая, жутко умная — пожалуй, даже поумнее Антонии! — да вдобавок еще и замечательно певучая. Кто-то пустил пулю, что это дочка Озмы. Половина моих друзей на нее немедленно запала. Другая половина удивлялась моему безразличию… А один из новичков, Горан Татлич, оказался прекрасным флингером и вошел в нашу команду первым номером, как горячий нож в холодное масло, без каких-либо усилий потеснив Оскара Монтальбана.

«Черные Клоуны» не прилетели в Валенсию в конце октября. Это было натуральное свинство с их стороны. Наставники опасались, что в Алегрии начнется бунт. Зато прилетели «Морайа Майнз», причем в самом сильном своем составе. Даже сам Лорд Плант поднялся с одра, чтобы, как в старые добрые времена, от души врезать по клавиатуре. Как выяснилось, один из «майнзов», не то Байрон Джонс, не то Пейдж Хендрикс, был хорошим знакомым отца учителя Себастьяна Васкеса, и тот нажал на все родственные рычаги. Угроза массовых беспорядков рассеялась, как туман, потому что «майнзы», при всем том, что это зрелые шестидесятилетние мужики, были в сто раз круче, чем любой из новомодных кумиров. И выступили эти живые монстры не где-нибудь на стадионе, или в концертном зале на двадцать тысяч мест, а на плавучей платформе в Пуэрто-Арка, что на одну ночь превратило наш тихий остров в осажденную крепость. «Небо — не море, небо должно гореть!» — орала вся Алегрия.

Случилось это вечером того самого дня, когда Антония нас покинула.

Я не слушал музыку — при всем уважении, «майнзы» мне не нравились. Улучив минутку, я отделился от ликующей толпы и ушел бродить по морскому берегу в одиночестве, баюкать свою сердечную боль. Вскоре ко мне присоединилась Неле Йонкере. Ничего между нами не было. Ни единой искорки. Мы просто гуляли вдвоем. Две одинокие души. Я держал ее за руку, а она держала меня. Ну и что? Мне было необходимо молчать и держать кого-то за руку. Должно быть, ей — тоже. Неле сказала сразу: ты не тот, кого я ищу, ты не мой парень, но ты хороший и добрый, и мы этим вечером будем вместе. Это прозвучало непритворно и прямо, и сама она была прямая, как клинок. Наверное, кому-то должны нравиться такие девчонки… Я ответил: завтра ты тоже станешь мне не нужна, но сейчас нет ничего, что могло бы помешать этой нашей прогулке под луной.

И ни слова больше.

Учитель Кальдерон был прав: стоило мне погрузиться в пучины самоанализа, как острота переживаний и боль душевных ран сильно притупились. А когда он бывал не прав?!

Зато теперь у меня появился прекрасный повод исследовать собственную личность и прояснить туманные перспективы ее развития.

Может быть, Антония была недалека от истины? Я действительно никому не интересен. Кроме, разве что, мамы, дяди Кости, у которого ко всем окружающим вообще какой-то ненормально повышенный интерес. Да еще пана Забродского, у которого этот интерес не по-хорошему потребительский. Что же во мне любопытного, делающего меня непохожим на других?

Например, я эхайн. И что дальше? Разве я становлюсь от этого более умным или даже более красивым? Да нисколько. Это всего лишь строчка в моей биографической справке… «Северин МОРОЗОВ, этнический эхайн. Родился неизвестно где, усыновлен Анной Ивановной МОРОЗОВОЙ (она же Елена Егоровна КЛИМОВА, командор Звездного Патруля, см.), воспитывался в колледже „Сан Рафаэль“, Алегрия (см.). Был дружен с Константином КРАТОВЫМ (см., см., см…). В течение нескольких дней был влюблен в Антонию СТОККЕ-ЛИНДФОРС (см.). Был дружен с инфантой Линдой Кристиной Марией ДЕ БОРБОН-И-СУЭСИЯ, наследницей испанского престола (см.). Никакими личными достоинствами обременен не был. По достижении совершеннолетия никому стал на фиг не нужен». М-да, печально.