Император Терний - Марк Лоуренс

Уильям, как по заказу, закричал, прежде чем Миана успела заткнуть ему рот.

— Но даже претендуя на титул твоего отца, Ярко, ты же признаешь, что у него прав больше, чем у тебя?

— Моего отца?..

Острие его меча, или клинка, как я предпочитал называть Гога, нацелилось мне в сердце. Моя кираса лежала у меня за спиной в седельной сумке, аккуратно упакованная.

— Надо было дать дяде умереть. Тот, кто лучше меня, дал бы. Но мне так нравится болтать с ним. Настолько, что я готов тащиться вниз в подземелья по несколько раз в неделю. Он часто говорит о тебе, Ярко. Сейчас трудно понять, что именно, но не думаю, что дядя Ренар доволен тобой.

Я еще раз улыбнулся — и этого оказалось достаточно, чтобы он взорвался. Рука у него быстрая, надо отдать должное. Даже отклоненный шлемом Харрана, удар Ярко прошел по моим волосам, когда я пригнулся.

Бум-м-м! Капитан Деверс исполнил свой долг.

Ярко завалился назад со своей клячи, ноги выскользнули из стремян. Я не мог не рассмеяться.

Катрин, позабыв о своих юбках, спрыгнула к нему прямо в грязь. Миана молча таращилась на меня взглядом человека, получившего то, о чем просил, и знающего, какой ценой он этого добился.

— Тебе не было необходимости его убивать.

Катрин смотрела на меня так, будто была готова растерзать. Люблю людей, не скрывающих свой гнев.

— Капитан Деверс убил его, — сказал я, забрал у того арбалет и перекинул через плечо.

— Прошу прощения, брат Райк. — Я протянул ему поводья Брейта и соскочил с седла. Несколько прядей срезанных волос упали наземь.

Я вытащил Гога из грязи и вытер лезвие плащом Россона. Тот смотрел на меня, бледный как мел.

— Тебе кто-нибудь говорил, что я хороший человек, Россон?

Он не отвечал. Наверное, все-таки уже умер.

Горгот молча нависал надо мной и смотрел.

Я поднял глаза.

— Я, наверное, уже перерос желание убивать людей из чистого каприза, Горгот, но уж будь уверен, безопасность моего сына — не каприз.

Я вложил Гога в ножны и снова сел в карету. Миана ждала меня с Уильямом, Оссер — с книгами и бумагами, Гомст — с божьим осуждением. Вместо этого я заговорил с Катрин, которая стояла в грязи рядом с Ярко:

— Знаешь же, он должен был умереть. Или узнаешь через час, через день. Мы отличаемся друг от друга тем, что я знал все с того момента, как ты заговорила. И оказалось, что мой способ быстрее, чище, и меньше народу пострадало.

Пятью годами ранее

— Очень смешно.

Я стер верблюжий плевок с ноги.

Мой безымянный скакун показал узкие неровные зубы и повернулся к верблюжьей заднице, маячащей впереди.

— Когда это путешествие закончится, я тебя куплю и сожру твою печень, — сказал я ему.

Ехать на верблюде — совсем не то же, что на коне. Сидишь на высоте в метр на горбу у животины, возомнившей, что ты — непростительное оскорбление, нанесенное лично ей. Походка у верблюда такая, что на каждом шагу можно слететь, кидает сначала вперед и влево, потом назад и вправо, и так далее до бесконечности.

Омаль, один из погонщиков верблюжьего каравана, подошел ближе.

— Плыви на нем, Йорг. По морю приехал, да? Ну и плыви. Это не лошадь — верблюд.

Михаэль обещал мне корабль. Агенты погонщиков, которые пришли к нам в гостиницу собирать караван, посмеялись над этим. «Верблюд! Верблюд — корабль пустыни, эфенди». И, смеясь, как ненормальные, словно чтобы рассмешить и нас, они погрузили чемодан Марко на одно из животных, которое потом присоединилось к каравану.

Как Михаэль пристроил нас к каравану, понятия не имею, но было ясно: Хамада, конечно, закрыта для духов Зодчих, но в случае нужды они еще могли пробраться в Кутту. Я его не спрашивал. Вместо этого я уселся в плетеном кресле, кажущемся слишком хрупким, и сказал: «Думаю, ты один из призраков, прочащих принца Оррина в императоры, чтобы он устроил нам мир, который нужен, если мы хотим научиться обслуживать ваши машины».

Плотно сжатый маленький рот Марко распахнулся. Вопреки распространенной поговорке, мало у кого действительно отвисает челюсть от удивления — так вот, у Марко она и правда отвисла, сухие губы разошлись с легким хлопком. Я, конечно, мог держаться за свое знание. Однако Фекслер оставил мне такие жалкие клочки, что я решил: будет лучше бездумно их потратить в надежде, что разбрасывание крох убедит остальных, будто у меня этой мудрости бездна, и со мной начнут обращаться уважительно.

Я добавил:

— Если ты был с теми, кто сжег все живое в мире, уверен, ты знаешь другие места, помимо подвалов в Геллете, где достаточно яда и огня?

Разинутый рот Марко захлопнулся, и он повернулся к Михаэлю, глаза горели. Казалось, ему и в голову не пришло, что я могу лгать. Наблюдение, которое я приберег на будущее.

Я продолжал:

— Вообще-то мне хотелось бы знать, что не дает этим любителям выжигать земли спалить и сланец? Бушует ли война во всех реликвиях Зодчих, гудящих в пыли обетованных земель, разбросанных по подвалам и по багажным сумкам?

Глаза Михаэля были наименее убедительной частью его иллюзии, словно что-то совершенно чуждое смотрело на меня через две дырки, проткнутые в человеческом лице. Я подумал: интересно, каким был настоящий Михаэль и насколько далеко ушло это создание за тысячу лет от своих исходников?

— Перебить почти всех людей очень легко, — сказал Михаэль. — Но очень трудно уничтожить абсолютно всех. Это потребовало бы консенсуса, сотрудничества всего — или почти всего — моего народа. Вроде Конгрессии. Возможно, в день, когда вы наконец изберете преемника вашего умершего императора, вам будет пора начинать беспокоиться: вдруг такие, как я, поставят себе похожую цель?

— А что Фекслер Брюс?

Тут я мог играть на равных. Фекслер говорил о третьем пути, а первые два мне в равной мере не нравились.

— Брюс? — Меня порадовало, что призрак Зодчего ухмыляется. По крайней мере, что-то человеческое осталось в цифровом эхо. — Слуга, с трудом следующий алгоритму. Теперь он наделен свободой действий, но после тысячи лет на границе нашего мира он едва ли тот, кого стоит слушать. Ты согласился бы, чтобы я судил о тебе по человеку, который открывает мне ворота?

Когда я тащился по Окраине, едва ли намного ловчее, чем Марко, болтающийся в седле впереди, я осознал, кто такой Фекслер Брюс. Вознесшийся высоко привратник с манией величия.

Границы пустыни Сахар — это обширная пустошь, сплошная растрескавшаяся грязь. Подобная геометрия повторяется тут, но в большем масштабе, — и все покрыто пылью, нет ни гор, ни рек, ни кустов. Местами трещинки совсем тонкие, но где-то можно и руку просунуть, а в некоторые даже поместить верблюда. В трещинах обитают искореженные создания, что прячутся от солнца на необыкновенной глубине, где грязь все еще помнит древние дожди. Рождаются они из темноты.