Голоса на ветру - Гроздана Олуич

– Ты будешь ему дядей! – с улыбкой говорил Данило. – Таким же как и я тебе, Марко!

– А если родится девочка? – перебивал его бывший Маленькое Облако, который еще не вполне свыкся со своим новым именем.

– И тогда ты тоже будешь дядей! Не беспокойся! Дядей быть здорово, Марко! У меня дяди не было! У меня был только брат…

– У меня не было! – мальчик с хвостом енота на шапке понуро опустил голову. – Ни у кого из месквоки не было рыжих волос…

– У Дамьяна волосы рыжие, не беспокойся! У твоего старшего брата Дамьяна такие же волосы, как у тебя, и он будет защищать тебя так же, как защищал меня Петр до тех пор, пока…

– Что – пока?

– Пока не исчез среди скал и камней на одном острове в Адриатическом море… – Данило резко замолчал, увидев как мальчик побледнел и как задрожали его губы. – Ты что, малыш? Там исчезли многие, не один только мой брат! Что с тобой? Это было так давно, что можно об этом забыть.

– Нет, нет! Про некоторые вещи мы не можем и не должны забывать, говорил отец. Там, в тех камнях, остались многие, и он их забыть не мог… – по лицу мальчика вдруг полились слезы, обильные, как весенний дождь. – А я его, видишь, забыл… – прошептал он пристыжено. – Даже имени его не помню…

– Разве имена так важны, малыш? – Данило прижал дрожащего мальчика к груди. Луна и звезды все равно останутся такими же, какие они есть, независимо от того, какими именами мы их назовем. Ты остаешься одним и тем же существом независимо от того называют ли тебя Маленьким Облаком или Марко! Разве нет?

Больше вопросов у него не было, и он ничего не спросил. Вета была права! Его потерянный брат вернулся. Правда, не в образе светловолосого великана, который в снах Рыжика передвигал горы. Но он вернулся. С нежностью и грустью Данило провел рукой по волосам мальчика и улыбнулся.

В сумерках, опускавшихся на крыши Хикори Хилл, на ленивую и широкую реку Айову, на институт, где в глуши Среднего запада многочисленные генетики, микробиологи, неврологи, психиатры, биохимики и другие специалисты из смежных областей пытались открыть тайну «болезни забвения», доктору Даниле Арацкому почудилось, что на горизонте он видит Калемегдан, а за ним улицы Белграда, оживленные и шумные и днем, и ночью.

А что с Караново, подумал он. Осталась ли до сих пор огромная яма, наполненная водой, на месте, где когда-то высился роскошный особняк Арацких, или же ее засыпали, и мертвый белый поросенок плавает в ней лишь в его снах? А разве может быть иначе? Арацких больше нет. Нет ни дома, ни ямы, ни поросенка. Все, что забыто, – не существует. Это ведь кто-то сказал. Кто? Даже в ту, последнюю ночь в Нью-Йорке он не мог вспомнить…

* * *

С кем заговорить сегодня,

безумная душа?

Египет, XV век до н. э.

На семнадцатом этаже нью-йоркского отеля Данило Арацки увидел, как отблески света со здания напротив перекликаются со вспышками молний в восточной части неба и понял, что на город, улицы которого заполнены толпами прохожих, находящихся «в плену у самих себя» и неспособных пробраться через похожий на трещину узкий проход, который ведет в какой-то иной, более светлый мир, обрушился ливень.

– А такой мир существует, Рыжик! – Данило заметил движение теней Арацких в углу комнаты и услышал звук капель, падающих с волос Веты. «Почему они здесь?» – пронеслось у него в голове.

– А где нам быть? – услышал он прерывающийся кашлем голос своего легендарного деда. – Ты бы уже мог понять, что мы необходимы друг другу… – Лука Арацки замолк. Через окно в комнату хлестал дождь.

«Возможно…» – пробормотал Данило и тут же в один миг понял, что его жизнь течет в нескольких временных планах с бесконечным числом остановок, среди которых нет той самой, главной. Или ему это только так кажется? Но где-то ему все же придется бросить якорь, построить новый дом. Семья и земля – только это и есть то главное, что остается в конце, в этом был уверен и молчаливый Лука Арацки, и Михайло, а до Михайлы – Тома и еще многие и многие до них, восстанавливавшие разрушенное в надежде на то, что теперь оно сохранится.

Сквозь шум, доносившийся из глубины улицы, Даниле почудилось, что по не знающему передышки городу плывут сны миллионов его жителей, порхающие, кошмарные, сплетенные в густую ткань неуверенности в будущем, боязни потерять работу и крышу над головой.

В хосписе «St. Peter’s Hospice» ни у кого не было страха потерять рабочее место, но не было и надежды, что кто-то из больных сможет остаться здесь больше, чем на несколько недель. Арону, который на несколько дней приехал просмотреть, что происходит с Данилой, после того как они прошли по отделениям, это стало совершенно ясно. Данило понял, где он находится, только на четвертом этаже, там лежали дети от пяти до пятнадцати лет, чьи иссохшие маленькие тела едва проступали из-под одеял.

– Что я могу здесь сделать? – обернулся к ним доктор Марфи, по рекомендации которого Данило, растерявшийся из-за неожиданной беременности Джорджи и преданности Маленького Облака, сгоравшего от нетерпения поскорее увидеть обезьяну, которая убежала на свободу, и не отходившего от него ни на шаг, как и он сам когда-то от Луки Арацкого, попал в расположенный на окраине Хикори Хилл «St. Peter’s Hospice».

– Данило, это не больница, это место, где умирают! – Арону очень сильно хотелось как следует вмазать своему товарищу, нет, не товарищу, брату, вмазать так, чтобы это вернуло его к реальности, вернуло в Нью-Йорк, а потом и в Белград. Он сдержался. Если Даниле хочется провести какое-то время в «St. Peter’s Hospice», это его выбор! Он, Арон, не имеет права останавливать его, но он обязан указать ему на то, чего Данило еще не видит или не желает замечать. – Ты понимаешь это, Данило? Тебе ясно, что никто из детей с этого этажа не доживет до лета?

– Да все мне ясно! Но мне ясно и то, что оставить их здесь умирать без единого слова утешения равносильно преступлению… Месквоки правы: Слово лечит. Но мы или забыли или даже вообще не выучили такие слова… Данило от стыда опустил голову, спрашивая себя, где те слова, которыми снимала боль Симка Галичанка, где те маленькие светлые человечки, которые в ночи полнолуния вылезали из ствола грецкого ореха, смеялись и пели? То дерево в бывшем дворе дома Арацких пережило все бомбежки и все пожары. Может быть, из него все еще появляются те крохотные создания и пробираются в сны того, кого когда-то называли Рыжиком…

В стволах деревьев Ружа Рашула искала свою потерянную душу и слова, которые бежали от нее, оставляя ее во власти забвения и мрака.

Страх утраты слов сжимал его горло. И он решил все-таки не обманывать надежд доктора Марфи и детей, глаза которых умоляюще следили за ним, куда бы он ни пошел.