Свидание в аду - Морис Дрюон

За столом заговорили о новом главнокомандующем французской армией – человеке осмотрительном, доказавшем, что у него есть опыт… противнике фантазий и авантюр.

Вильнер заметил:

– Однажды я с ним встречался… Он произвел на меня впечатление человека, который, по-видимому, умеет обращаться с порохом, но сам, естественно, пороха не выдумает.

Слова эти были встречены общим смехом.

Драматург обратился к сидевшей напротив него Сильвене.

– Знаешь, нынче утром я видел твою дочь, – сказал он. – Она позирует мне. Способная девочка. Не хочешь ли повидать ее, она после обеда снова придет.

Он был тут же наказан за свою злую шутку: она навела его на мысль о пьесе. «Продолжать ли ее писать? Или бросить посредине?» Им овладела тоска. Желая рассеяться, он повернулся к сидевшей слева от него белокурой, высокой и хрупкой, по-прежнему добродетельной госпоже Буатель и спросил:

– Почему вы столько лет заставляете меня страдать?

В то же время Вильнер старался нащупать под столом свой пульс и пугался, что не находит его.

– Дорогая, дорогая, у меня останавливается сердце! – произнес он хриплым и слабым голосом, протягивая соседке кисть руки. – Проверьте, пожалуйста, сами.

Госпожа Буатель прижала свои тонкие бледные пальцы к набухшим артериям драматурга и успокоила его. Он просто небрежно искал пульс, вот и все. А сердце бьется нормально.

Все еще держа пальцы на запястье Вильнера, Мари-Тереза Буатель смотрела на сидевшего по другую сторону стола Жан-Ноэля и спрашивала себя, почему этот белокурый юноша с красивыми чертами лица, который так скрасил бы приближавшуюся к ней пору увядания (ей было уже лет сорок), упорно разговаривает только с этой ужасной старухой, у которой уже не раз подтянуто лицо.

Инесс Сандоваль также смотрела на Жан-Ноэля и думала: «Почему он так внезапно бросил меня, даже без всяких объяснений? Любил ли он меня по-настоящему или нет?»

Огеран наклонился к уху Инесс и вкрадчивым голосом принялся, по своему обыкновению, злословить:

– Какая прелестная семейная картина за нашим столом, не правда ли? Как жаль, что наш друг Брайа не пишет в этом жанре. Получилось бы великолепное полотно для музея. Особенно если соединить пунктиром тех, кто был в близких отношениях друг с другом. Бесконечное число комбинаций! Каждый из нас недурно бы выглядел… Но что происходит с малюткой Шудлер? Она как воды в рот набрала. Неужели Симон уже заставил ее страдать? Или, может быть, ваше присутствие…

Мари-Анж с нетерпением ждала десерта, втайне надеясь, что на стол подадут эклер с шоколадом. Ей было неприятно, что за столом сидят бывшие любовницы Симона. Рядом с этими известными всему Парижу женщинами она чувствовала себя робкой девочкой. «Разумеется, будь я замужем за Симоном, все сразу бы изменилось, я бы не чувствовала себя униженной, особенно теперь, когда я в положении. Виделся ли он со своей женой? Надо принять какое-то решение, я должна все узнать, откладывать больше нельзя…» Она старалась поймать взгляд Симона и замечала, что он довольно редко смотрит в ее сторону.

Марта Бонфуа, все еще красивая, с великолепными седыми волосами, придававшими ей величавый вид, давала двум молодым депутатам советы, как вести себя в парламенте.

А Эмиль Лартуа своим чуть свистящим голосом изрекал забавные парадоксы: он говорил о том, что стали бы писать через три тысячи лет археологи, если бы Версаль был разрушен предстоящей войной.

– В «Синем путеводителе» той эпохи, – говорил академик, – можно будет прочесть: «Главным святилищем был тогда огромный храм, где французы, этот народ со слаборазвитым интеллектом, поклонялись солнцу, о чем свидетельствуют найденные нами многочисленные эмблемы. Недавние раскопки, произведенные Шмоллем и Трукером, помогли извлечь на свет божий обломок королевского головного убора. Он украшен двумя литерами: “Р. Ф.”, – это инициалы короля Раймона Первого Фальера, которого некоторые авторы именуют также Пуанкаре[70]. В годы династии Фальеров, о которой у нас больше всего данных, – династия эта воцарилась в стране вслед за династией Капетингов[71]– французы жили в условиях теократии. Каждые семь лет они собирались в залах своего храма, чтобы избрать верховного жреца…»

– И на священном пиру, открывавшем эту церемонию, – подхватил Вильнер, – они съедали с потрохами своего прежнего верховного жреца.

Было двадцать минут второго. В зале поднялась небольшая суматоха. Лашом подал знак парламентариям, сидевшим за столом, те встали и вместе с ним направились к выходу, чтобы принять участие в выборах президента.

Мари-Анж бродила по большой галерее отеля «Трианон». Она чувствовала себя безнадежно одинокой. Всей душой она жаждала дружеского участия. Знакомые при встрече с ней любезно говорили ей: «Добрый день, дорогая… Как вы себя чувствуете, милая, прелестная крошка?» – но и эти люди казались ей чужими, далекими, бесчеловечными. Она отвечала им: «Очень хорошо, благодарю вас…» Что еще могла она им ответить? И замыкалась в печальном молчании, в котором посторонние могли усмотреть кто – робость, кто – презрение, кто – глупость. Кому могла она открыть свою тоску, свою тревогу?

Ей внезапно захотелось увидеть в этой шумной толпе, только растравлявшей ее немое горе, хотя бы одну из манекенщиц Марселя Жермена, одну из тех девушек, с которыми она бок о бок работала несколько месяцев; переодеваясь в тесной комнате, они торопливо поверяли друг другу свои сердечные драмы и делились друг с другом постоянным, мучительным страхом забеременеть.

Симон возвратился довольно быстро.

Депутаты голосовали в алфавитном порядке, начиная с буквы, которую определил жребий перед началом баллотировки. Жребий этот выпал на букву «И». Вот почему Лашом оказался в числе первых поднявшихся по лестнице к трибуне и опустивших свой бюллетень в большую урну, где пока еще было сокрыто имя будущего главы государства.

До конца голосования и подсчета голосов оставалось не меньше часа.

– Прогуляемся немного по парку, – предложил он Мари-Анж. – А затем, не спеша, снова вернемся в зал, где проходят выборы президента.

Наступила пора весеннего цветения, деревья набирали силу, и на ветвях уже ярко зеленели листья.

Начали действовать большие фонтаны, и посреди бассейнов к небу устремлялись, блестя на солнце, перламутровые струи.

Повсюду тритоны, дельфины, наяды, морские коньки выбрасывали в воздух водяную пыль, и она переливалась всеми цветами радуги. Колесница Нептуна и колесница Аполлона исчезали в сверкающих брызгах.