Вторая жена - Луиза Мэй

шагом, и в этом движении было что-то новое, окончательное и определенное. Она поняла, что к ней приближается ее погибель, и побежала через гостиную в кухню. На мгновение они застыли по разные стороны кухонного стола; только стол отделял ее от смерти, а потом он его опрокинул и избил Каролину, но не так сильно, как бывало, словно в этот раз у него была другая цель.

Да, была – он обхватил ее шею и сдавил. И все стало белым, потом красным и, наконец, черным.

Она очнулась посреди поля.

– Но у меня нет желания рассказывать о том, что было дальше, – добавляет Каролина и пьет воду большими глотками.

Дальше, насколько известно Сандрине, голая Каролина блуждала по полю, ее подобрали незнакомцы, потом она снова бродила. Сандрина надеется, что Каролина помнит не все.

Лиза говорит первой жене:

– В этом нет необходимости – рассказывать.

И Каролина, допив воду, ставит стакан на стол:

– Я здесь для того, чтобы сказать тебе, что лучше не будет никогда. Сандрина, он не переменится. Он не остановится. Я знаю, ты еще не понимаешь, что это, это… Да, уйти не просто трудно, а очень трудно. Но это не невозможно.

Сандрина не знает, что сказать: рассказ Каролины… во многом был рассказом о ее жизни.

Каролина спрашивает, знает ли он, что она ждет ребенка. Лиза жестом дает понять, что это не она, она никому не проболталась. Каролина извиняется и говорит, что слышала, как Лиза говорила об этом по телефону. Лиза вздыхает.

– Нет, он еще не знает, – отвечает Сандрина. – Думаю, он чувствует, что что-то изменилось, и я хотела ему сказать, а потом… потом появилась ты… в общем, он…

– Сандрина, у тебя есть что-то твое в этом доме? Твои документы? Важные для тебя бумаги?

Каролина задает очень точные и правильные вопросы. Она помнит, что он у нее отнял. Сандрина говорит, что подписала соглашение об открытии совместного счета, и ее голос понижается до шепота. Ей очень стыдно. Жалкая дура, тупая корова, толстая, толстая, толстая дура, тумба с ушами! Но ее никто не упрекает. Каролина спрашивает, нельзя ли пойти сегодня же в банк, чтобы исправить это. Ведь прошло меньше двух недель, еще не поздно аннулировать соглашение, правда же? Коллега Лизы говорит, что они полицейские, а не банкиры, что он не знает, можно ли что-то предпринять.

– У тебя там есть что-то еще? В доме Ланглуа? Ценные вещи? Дорогие тебе фотографии? Украшения?

Сандрина говорит, что нет. У нее мало вещей, почти ничего. Она переехала с коробками, которые до конца не разобрала. Самым дорогим был он, мужчина, который умеет плакать, ну и, конечно, Матиас. В ванной комнате лежит мешочек с дешевыми украшениями. Еще разные мелочи, красивые книги, которые она любит, несколько писем от бабушки… Но они в коробке в гараже, потому что в доме для них места не нашлось.

– Он знает, что эти вещи тебе дороги?

– Вроде бы нет. По правде говоря, ему на это плевать.

– Ты не обязана возвращаться, – говорит Каролина.

Она ничем не попрекает – она излагает факты, объясняет, и Сандрина понимает, что первая жена права. У нее, у Сандрины, никогда не было фамильных драгоценностей, да и настоящей семьи тоже; не было ничего ценного, потому что сама она ничего не стоит.

Каролина говорит:

– Я догадываюсь, о чем ты думаешь, и хочу, чтобы ты осознала, что это неправда. Это он заставлял и заставляет нас чувствовать себя глупыми и никчемными, но ты сумела проявить осторожность. Ты можешь уйти сегодня вечером. Прямо сейчас.

– Он знает, где я работаю.

– Мы тоже знаем, где вы работаете, – говорит полицейский. – Сейчас Ланглуа собирает досье, чтобы получить опеку над сыном, и он поостережется, побоится все усложнить. Он знает, что за ним следят. Все ваши коллеги в курсе. В стенах дома он может делать что хочет, но вне его он проблем себе создавать не станет.

– Очень важно, Сандрина, – добавляет Лиза, – чтобы вы понимали: вы не одна. И у него на вас нет никаких прав.

Сандрина что-то бормочет, все наклоняются к ней, переспрашивают:

– Что, что?

– Это его ребенок…

– Тут, – говорит Каролина, – не нам решать. Но у тебя еще есть время, чтобы подумать.

Подумать о чем? Сандрина поначалу не понимает, а потом до нее доходит.

Каролина продолжает:

– Ты поступишь так, как захочешь. Ты же молодая, симпатичная. У тебя еще будут возможности.

Молодая. Симпатичная. Возможности… Слова эти для Сандрины ничего не значат, и Каролина это чувствует. Она говорит:

– Там будет видно. Сейчас главное, что он о ребенке не знает. На Матиаса он плевал. Я знаю, что сын ему безразличен. Он хочет его отнять, чтобы сделать мне больно. Он хочет отнять Матиаса, потому что я ушла от него, и это способ меня уязвить. Он хочет отнять Матиаса, потому что это мой сын.

Она права, никто не спорит. Может быть, где-то очень глубоко, под слоями жестокости и себялюбия, под зудящей жаждой обладания, которую он путает с любовью, у него, человека, вознамерившегося убить Каролину, прячется привязанность к Матиасу, сохраняется что-то чистое, не поддающееся злобе и вседозволенности. Может быть. Но никто из присутствующих здесь не хочет копаться в его чувствах и тратить драгоценное время.

– Если он узнает о ребенке, он может этим воспользоваться, – говорит Сандрина, и нет в ее голосе никаких признаков сожаления или страха, она сама не знает, что думать.

Полицейская говорит:

– Давайте будем делать все по порядку.

Именно так они пока и поступают.

Они еще долго говорят, и время от времени Лиза смотрит на Сандрину и спрашивает: «Все нормально?» Это не значит, что все нормально, поскольку, разумеется, все плохо. Это означает: «Вы с нами? Вы здесь? Вы согласны?» Поскольку Сандрине надо решиться. Надо, чтобы она захотела уйти.

И Сандрина делает все, что может. Она старается захотеть. Старается быть здесь и сейчас. И увидеть себя в новом мире. В этом мире она не вернется в дом господина Ланглуа. Не вернется уже этим вечером.

Мало-помалу картина вырисовывается, и Сандрина цепляется за нее. И с этим не все так просто: картина вроде бы начинает обретать краски, а потом снова тускнеет. Сандрина пытается представить, как сегодня вечером она откроет другую дверь. На мгновение она видит прежнюю квартирку, но это вздор, там давно живет кто-то другой. Ей говорят о социальном приюте, и она воображает себя там. Она в самом деле очень старается, но так ни к чему и не