Жребий вечности - Богдан Сушинский

– Вы очень мудро поступили, штурмбаннфюрер, что позволили госпоже Марии Воттэ связаться со мной. Она – давнишний сотрудник СД. Сейчас я пришлю машину. Никого к ней не подпускать. Вам известно, кто подготовил на нее донос?

– Так точно, господин рейхсфюрер.

– Кем бы этот человек ни был, немедленно арестовать и в концлагерь. Если этот человек еще раз упомянет всуе имя госпожи Воттэ – повесить. Все бумаги, связанные с арестом Марии Воттэ – уничтожить. И запомните: вы никогда не видели, а тем более – не задерживали эту фрау.

В последнюю минуту Черный Генрих не удержался и сам поехал освобождать Неземную Марию.

– Почему вы ни разу не объявились, Мария? – с укором спросил Гиммлер, когда они вдвоем оказались на заднем сиденье «мерседеса». – Почему вы исчезли? Если бы вы знали, как мне вас не хватало.

– Почему же? – вполголоса возразила Мария. – Вы не правы, однажды я все же объявилась. Помните странный звонок какой-то женщины после той историей с госпожой Вагнер в номере отеля?

Рейхсфюрер СС замер от неожиданности, нервы его напряглись до предела. Он ожидал услышать из уст Марии что угодно, только не имя этой злосчастной девицы, Фриды.

– С Фридой Вагнер… – наконец нашел он в себе мужество произнести это имя вслух, благодаря при этом Господа за то, что Мария выступает в роли его союзницы, а не врага.

– Я понимаю, это всего лишь досадное недоразумение, – сразу же определила свою позицию Мария.

– Вы все верно понимаете, – одобрил ее решение Гиммлер, осознавая, что оправдываться перед этой женщиной бессмысленно, как, впрочем, и напропалую лгать.

– Но вы должны знать, что это я тогда, изменив голос, напомнила вам, что вы не от той женщины избавились, и успокоила, сказав, что на сей раз вам пока что ничего серьезного не грозит. Это было единственное, чем я могла тогда помочь вам.

– Эти слова действительно прозвучали тогда как моральное спасение.

– Как отпущение грехов, – уточнила Неземная Мария.

Да, воспоминания…

* * *

…Впрочем, если разобраться, это были даже не воспоминания, а настоящие видения, наподобие тех, которые когда-то терзали Гиммлера под воздействием исповедального зелья Марии Воттэ. И стоило ли удивляться, что посетили его эти видения именно здесь, в лебенсборне?

Гиммлер давно свыкся с тем, что время от времени клубами пьянящего тумана подобные «грезы судьбы» накатывались на него в самых неожиданных местах: в постелях каких-то случайных женщин; в бараках специальных концлагерей СС, которые он инспектировал; в его временной ставке на Украине, в бывшем Житомирском военном училище, где он останавливался, когда фюрер вызывал его для совещания в рейхставку «Вервольф» под Винницей…

Случилось так, что вскоре после гаданий Марии Воттэ Генриху действительно удалось разорвать мучительную цепь жизненных унижений. И первый разрыв произошел еще в январе 1929 года, когда в конце концов он возглавил штурмовой отряд СС[48], положивший начало созданию многих других охранных отрядов партии, а затем и войск СС. Именно потому он и ринулся столь храбро в национал-социалистское движение фюрера, что уверовал в предсказания Неземной Марии, что знал: это его судьба!

Впрочем, даже этот отчаянный акт самоутверждения не сумел убедить его супругу Маргу. Что вновь и вновь подводило Гиммлера к мысли, навеянной когда-то еще Марией Воттэ: «Эту женщину следует убрать! Она и так слишком много знает о начале твоей карьеры, твоих неудачах, а главное – о днях твоего пребывания на самом дне, на помойке германского общества».

– Какая долгая, теплая ночь, – томно вздохнула Эльза Аленберн, оставляя очередную бесплодную попытку зажечь лежащего рядом с ней мужчину и даже чуть отодвигаясь от него. – В последние годы жизнь редко дарит нам подобные ночи, но еще реже предоставляется возможность разумно распорядиться ими.

Гиммлеру нечего было ответить на это «душевное рыдание» неудовлетворенной женщины. Он прекрасно знал: чем яростнее пытается разжечь костер собственной страсти, тем безнадежнее оказывается сие занятие.

Приподнявшись на локте, рейхсфюрер склонился над Эльзой и жаждущим взглядом осмотрел ее залитую луной грудь, которая сейчас, оголенной, представлялась ему куда более пышной, нежели под френчем офицера СС, и ничуть не уступала груди Фриды. Загипнотизированная его взглядом, Аленберн притихла, замерла, вытянув руки по швам, словно новобранец перед полковником медицинской службы. И без того бледное лицо ее казалось теперь синевато-безжизненным и больше напоминало гипсовый слепок, нежели лицо томящейся в постели женщины.

«…Фрида!.. – невольно отшатнулся Гиммлер. – Как же Эльза похожа сейчас на Фриду Вагнер, какой она запомнилась тогда, в день ее гибели!»

Вот уже несколько лет, как Генрих почти не вспоминал о ней. Старался не вспоминать. Однако облик былой сожительницы нет-нет да и всплывал в его памяти, его сознании.

– Фрида… – едва слышно простонал он, совершенно забыв, что произносит имя этой женщины вслух.

– Простите, рейхсфюрер? – ожила посмертная маска Фриды. – Мне послышалось, будто…

– Вот именно, – резко отрубил Гиммлер. – Вам всего лишь послышалось.

Он хотел тотчас же подняться с постели, однако Эльза мягко придержала его за руку, испугавшись, как бы невольно заданный вопрос не испортил их еще только устанавливающиеся отношения.

– Не тушуйтесь, Генрих, – как можно ласковее проворковала она. – Такое иногда случается. Можете считать, что я не расслышала этого имени.

А ведь тогда, в 1919-м, в прокуренном номере захудалого отельчика, расположенного в злачном районе Моабита, его ссора с известной в городе проституткой Фридой Вагнер[49] началась как раз из-за того, что в порыве страсти она произнесла имя мужчины, которому, по всей вероятности, отдавалась прошлым вечером. Пауль – вот как звали этого рокового сластолюбца. Генрих запомнил не только само имя, но и то, с какой истомой Фрида произнесла его, представляя себе, что вместо Гиммлера обнимает своего любовника и сутенера. «О, как это прекрасно, Пауль. Ты неподражаем».

Гиммлеру и раньше приходилось ловить Фриду на том, что она забывалась и произносила имя одного из своих недавних партнеров, однако всякий раз делал вид, будто ничего не произошло. В конце концов, таковой была профессия Фриды. И лишь благодаря ее ремеслу они могли оплачивать свой номер и даже кое-что оставлять на пропитание. Но тогда он вдруг сорвался. Он давно искал повод для того, чтобы покончить с их взаимоотношениями. Генриху надоело выслушивать угрозы от соперничавших с ним сутенеров, постоянно опасаться полиции, бояться, что однажды они оба окажутся сифилитиками.