Последний атаман Ермака - Владимир Буртовой

— Атаман Матвей, бери ложку, идем быстрее лапшу изничтожать! — позвал его Наум Коваль от своего костра под низкорослым раскидистым вязом, макушку которого несколько лет назад сожгла молния, так что ствол с несколькими до сей поры черными толстыми ветками торчал из зелени листьев, напоминая вскинутую вверх огромную руку великана с растопыренными пальцами. У костра хлопотала раскрасневшаяся от трескучего огня и июньского уходящего на запад солнца Марфа, подоткнув подол легкого голубого кафтана под яркий желтый пояс, чтобы не мешал возиться с котлом и мисками. Шелковые шаровары Марфы заправлены в сапожки, купленные Матвеем в подарок вскорости по прибытии в Москву. Сибирские грубой кожи сапоги изрядно износились, да и не к лицу такой красивой девице ходить в них по московским улицам.

Рядом с костром, ухватив деревянную ложку двумя руками, ерзал на расстеленном рядне старец Еремей. В Москве он старался поменьше показываться в людных местах, особенно там, где можно было столкнуться с пришлыми монахами. На все расспросы казаков, кого он страшится, отговаривался тем, что ушел-то он в бега аккурат из старого кремлевского Чудова монастыря, так что кто-нибудь мог его опознать запросто, потому как времени прошло всего ничего — лет шесть, не более.

— Кто единожды видел мой луноподобный лик с таким горбатым носом, враз опознает и огласит принародно! Оказаться в монастырском подземелье мне что-то не хочется, старые кости привыкли к просторному солнышку, а не к мокроте каменных плит!

На призыв промысловика Наума Матвей отозвался, присел около костра на небольшое домотканое рядно, улыбнулся Марфе и стеснительной Зульфие, которая прошедший год после оставления родного городка на Иртыше уже довольно хорошо говорила на русском языке и охотно принимала ухаживания отважного Ортюхи Болдырева, который ревниво оберегал невесту от похотливых поглядов братьев по оружию. Ортюха, подвинувшись чуток, уступил край рядна атаману, подмигнул.

— Два брата на кашу, два свата на медведя! Так, да, отче Еремей, поговаривают в народе, а?

— Так, да только наоборот, чадо ты мое длинноногое! А еще у чугунка приговаривают: не то худо, что побита посуда, а то худо, что есть нечего покуда!

— Ну вот, заголосили пустыми животами — есть им нечего! — сказала сурово Марфа. — Давайте миски, обжоры ненасытные! Больше года кормим вас мы с Зульфией, а вам все мало, мало! Вот женитесь, так женки пусть вас и кормят досытушки!

Мужики дружно рассмеялись, подталкивая друг друга локтями.

— Ах, Марфушка, мне, старому пню, дай бог силушки на лавку влезть безбоязненно, а не то, чтобы на брачное ложе! — скорчив горестную рожицу, запричитал Еремей. — Это про меня не мимо сказано, коль выпадет случай жениться: старого хворь на печи крючит, а молодуха от смеха ногами сучит!

— Не наговаривай на себя, отче, хотя и то правда, что грехи любезны доведут до бездны, так что, Еремей, поостерегись молодиц, — пошутил Матвей, бросая взгляд на Марфу.

— Знамо дело, — вставил Ортюха свое словцо. — Пусти бабу в рай, она и корову за собой ведет! Возьми женку в дом, она и повадки свои тут же покажет!

— Вот так казаки бесстрашные, а! — воскликнула Марфа, уперев обе руки в бока, правая с черпаком. — Еще и женок себе не сыскали пристойных, а уже нюни по полатям развесили, слезами умылись!

— Каемся, Марфуша, каемся! Не будем больше языками молоть, давайте ужинать! Корми, хозяйка! Не зря говорят — как мужик ест, так он и работает! А мы с Ортюхой да преподобным Еремеем постараемся не упасть лицом в песок, поскольку грязи в этом райском уголке земли не сыскать! — Матвей протянул Марфе свою миску.

Старец Еремей хохотнул, головой качнул так, что широкая белая борода мотнулась резко от одного плеча к другому.

— В преподобных отцах мне не хаживать, атаман. Святостью не отмечен, скита не построил, инородцев-язычников в веру Христову не обратил.

— О том не тужи, Еремей! Сотни казаков, с которыми ты прошел сибирской ратной дорогой, будут помнить тебя до своего скончания, — Матвей принял из рук Марфы деревянную расписную миску, в ноздри ударил аппетитный запах жареного сала и чеснока.

— Экая барская трапеза! — восхищенно выговорил старец, с шумом проглотив несколько ложек горячей лапши. — И чего ты, Марфуша, в Москве не осталась? В стряпухи пошла бы к какому-нибудь боярину, соблазнила бы у него великовозрастного сыночка, в шелках стала бы ходить, на пуховых перинах валяться! А твоей подруженьке, княжне, так и вовсе подстать быть себе как раз какого-нибудь знатно родовитого князюшку подыскать да и окрутить вокруг амвона! Эх, и погуляли бы на двух свадьбах, душа из меня вон!

Марфа со смехом отмахнулась правой рукой с зажатым в ней деревянным ополовником:

— Какие боярские хлюпики оседлают этаких степных кобылиц, как мы с Зульфией? Много вы их на Москве видели? Идут по улице, перед ними холопы в бубенцы бьют, народ разгоняют! А рукава не то чтобы коня за узду держать, а чуть не по земле волокутся! Тьфу!

— Вот прибудем на постоянное место, сыщем вам обоим седоков добрых, вмиг обуздают степных кобылиц, — смеялся старец Еремей, подмигивая серыми глазами княжне Зульфие, которая нет-нет, да и бросала ласковые взгляды на есаула Болдырева.

— Ну, уж не-ет, отче Еремей! — тут же отозвалась Марфа, сама принимаясь за лапшу. — Я охотница, мой лук не знает промаха. А жених — та же крупная дичь, только не пернатая, а двуногая! И подстрелить ее надобно мне самой.

— Вон видишь, нашего атамана на Вагае какая-то охотница едва не лишила глаза — благо стрела вскользь по лбу чиркнула! Будешь стрелу пускать, так целься в сердце, а не в глаз! — с намеком подковырнул девицу Еремей, отчего Марфа смутилась, бросила быстрый взгляд на атамана — не издеваются ли они оба над ней. Успокоилась, встретив приветливый и добрый взгляд Матвея.

Атаман опорожнил миску, вытер чистым полотенцем губы, полушутя полусерьезно сказал старцу, в то же время с удивительной для него самого нежностью глядя в глаза Марфы:

— А вот ты, Еремей, и будешь моим сватом к Науму Ковалю, как только обустроимся на постоянном жительстве, крышей над головой обзаведемся. Ну так что, отче Еремей, согласен ли?

— Да я с превеликой радостью, атаман! Скажи слово, я сей миг начну расхваливать своего купца так, что у Наума от желания продать товар под мышками вспотеет!

Наум Коваль, не принимая участия в шутливом разговоре, ел лапшу молча, но внимательно посматривал то на атамана, то на дочь, отцовским сердцем понимая, что между ними зреет.

— Хватит вам шутить над девицами! — Марфа гордо тряхнула головой, подхватила толстую русую косу и закинула ее за спину. — Ишь, зубоскалы! Вот учну вас этим ополовником по головам охаживать, не погляжу, что один в преклонных годах и белоголовый, а другой в атаманах ходит!

— Марфуша, пощади людишек грешных… да и ополовник у нас всего-то один на артель! — Матвей засмеялся, шутливо замахал руками, а глаза не скрывали радости, что девица не ответила отказом на его предложение заслать к ней сватов. — Только бы дойти нам счастливо до Иргиза, а там… — Но что собирался делать атаман на вольных волжских притоках, не успел договорить. Его радужные мысли прервал тревожный голос караульного казака с высокой березы на склоне холма: