Оборот времен - Иван Курносов

В признаниях одного белоэмигранта был описан суд чести над Шкляровым, где он показал, что не знал о связи его друга молодости с ВЧК. Тот его обманул и предал. В другом источнике указывалось, что у Шклярова в России оставалась мать и чекисты поставили ему условие: или он сотрудничает с ними, или его мать может оказаться в тюрьме. Он отказался от сотрудничества. Значит, дед предал своего друга. Или, может быть, все было еще хуже. Он его шантажировал. Из-за матери, оставшейся в России. Да, чудны дела твои, господи.

Альберт несколько минут тупо глядел на эти документы и не мог дальше читать дело. Затем сосредоточился и прочитал донесение, подписанное одним из закордонных сотрудников, который сообщал, что Шкляров перешел нелегально границу и посетил свою мать в России.

В деле был еще один любопытный документ. Сообщение из Берлина о том, что предотвращен выпуск антисоветского издания «Гибель империи ромеев», в котором белоэмигрант Шкляров предсказывал крах советского строя и злорадствовал по этому поводу. А сама книга вредна своей политической направленностью и подрывает веру в светлое будущее всего прогрессивного человечества. Весь тираж с помощью местного коммуниста уничтожен.

Альберту стало понятно, что он нашел то, чего не должно быть. Если весь тираж уничтожен. В растерянности он еще раз прочитал эти строки. Вот почему и Док, и некий книголюб через Михаила заинтересовались этой книгой.

У него, оказывается, единственный экземпляр этой книги. Или того, что от нее осталось. Конечно, даже в таком виде это библиографическая редкость. А Док воспользовался этим и присвоил ее авторство.

Среди книжников известно много случаев, когда книга считалась утерянной или сожженной, но находились печники, которые интересовались книгами. И история собирала свою долю.

В деле была короткая справка на Шклярова А.П.

«Шкляров Александр Павлович родился в 1891 году в Санкт-Петербурге. В 1914 году окончил Санкт-Петербургский университет. С 1914 по 1917 год стажер и преподаватель университета. С 1917 года на фронте. С 1920 года в составе интернированной армии Бермонта (лагерь Альтенграбен, позднее Магдебург). Участвовал в съезде «младороссов» в Мюнхене в 1924 году. Встречался с Ка-зем-беком».

Альберт заметил, что там должны были находиться еще более поздние документы про Шлярова или деда. Но они были аккуратно изъяты. Хотя он много узнал, ощущение чего-то недосказанного осталось у Альберта, когда он выходил из архива.

Когда Альберт приехал домой, он достал листки из книги деда. Теперь он по-новому их читал. Он перед собой видел живую картину этого жестокого времени. И человека, написавшего эти пожелтевшие листки.

«Что можно противопоставить паровозу истории, который мчится на всех парах? Тем более человек, оторванный от страны, от своей Родины. Здесь, за границей, где чужие люди смотрят на него то с жалостью, то с осуждением. А большинство – с высокомерным безразличием.

Как к чужакам, которых никто к ним не звал. Которые пришли сами и хотят еще, чтобы к ним хорошо относились. А за что? За то, что их выгнали из страны? За то, что они позволили тем, кто там остался, взять власть в свои руки? Слабаки. Значит, они никому не нужные не только здесь, но и у себя на Родине. Кому тогда они вообще нужны?

Я особенно остро ощущал эти мысли во взглядах и на лицах людей этой чужой нам страны. Иногда приходилось слышать: «Пусть едут к себе и там доказывают, на что они способны. А не здесь у нас в стране. Где и без них хватает проблем».

А если из-за тебя кто-то из местных не получил какие-то блага, то тут уже держись. Можно выслушать целую историю о тебе и твоем народе с самых первых дней его существования на земле. Кого только не вспомнят. Все обиды и несправедливости будут только от твоих предков.

Поэтому я научился быть незаметным на улице, в магазине, в общественных местах. Язык у меня был с акцентом, который выдавал мое славянское происхождение. Старался делать все без лишних слов, чтобы не вызывать никакой реакции местных жителей. Поэтому меня не всегда понимали и иногда давали совсем не то, что я хотел. Но я не возражал. Мне было трудно объясниться с ними.

Город казался мне серым и неуютным. Лишь в парках я чувствовал себя легче. На скамейке среди деревьев, когда тепло. Или прогуливаясь по дорожкам, чтобы согреться. И быть подальше от несправедливости людей.

Но еще ужаснее видеть город, в котором ты вырос, в котором каждый камень, каждый куст тебе известен с детства, – чужим. По нему ходят другие люди, и там, где раньше шумно веселились, играли дети и болтали знакомые тебе или твоим родителям люди, – тихо и безлюдно.

Только изредка проходят какие-то потерянные, странные люди. И тихо пробежит собачка. Чужой, незнакомый город.

Так происходит во время революций и войн. Или после долгого отсутствия. Старое, милое сердцу, уходит. Пытаешься найти что-то, сохранившее свой старый облик, здание, еще не покрашенное и не отремонтированное. Дорожка, которая заново не вымощена, или скамейка в парке, которая уже из-за ветхости никуда не годится.

А тебе все это старое и отжившее, которое сохранило свой прежний вид, запах твоей молодости – мило. Ты не можешь оторвать взгляда от них. Машинально ищешь взглядом знакомый силуэт здания, оно должно выступить сейчас за поворотом, вот за этими домами, но вместо него – пустота. Его снесли, хотя еще ничего нового не построили. Пустота. Так и ноет в душе. Потеряно навсегда. Этого здания уже никогда не будет. А около него ты давно, очень давно встретил своего близкого друга. Нет, ты не ищешь старые здания, ты ищешь свою потерянную юность. И ты ее теряешь прямо на своих глазах.

Ты вглядываешься в лица проходящих мимо людей и пытаешься узнать кого-то, любого, которого ты видел на улице многие годы. Тебе хочется, когда ты зайдешь в этот новый магазин, который построен на том же месте, увидеть лицо знакомой продавщицы. Женщины, которую так ясно вспомнил сейчас. Она подаст тебе хлеб и сдачу. А ты, молодой, пойдешь к себе домой, минуя вот эти привычные за многие годы кусты. А дома тебя ждут. Да, всего этого уже нет. И никогда не будет. Но так хочется, чтобы это стало явью. Хотя бы на одну минуту увидеть всех такими же, как были».

Это были, теперь он уверен, записки Шклярова. У Альберта не оставалось сомнений. Ведь он побывал в России уже после революции.

* * *

«Нас учили любви к ближним, даже к нашим врагам, которые отнимают у нас имущество и жизнь близких нам людей. Нет, пусть этому учатся они. Потом уже мы. Иначе это несправедливо. Нам не нужно учиться любви к ним. Можно говорить лишь о терпимости, выдержке и сохранении спокойствия при виде наших обидчиков. И отмщению. Ведь никто не называет домом любви то место, где публичные женщины предлагают свои утехи. Их называют домом терпимости. Терпимость – вот что можно требовать от тех, кто хочет видеть своего врага горящим на медленном огне, и не завтра в аду, а сегодня, сейчас и здесь, на глазах у всех.

Съешь свои угрызения совести и иди. Не ты первый, не ты последний. И знай, что представления о том, что правильно и что не правильно, часто меняются. Просто нужно оставаться человеком. Это знает каждый, что такое – оставаться человеком.