Одесская сага. Нэцах - Юлия Артюхович (Верба)

А события приобретали уже кровавый оборот. Пойманных милиционеров пьяная толпа била смертным боем и даже пыталась казнить, подкладывая под колеса трамваев и троллейбусов. Но вагоновожатые и водители троллейбусов оказались людьми достаточно здравыми и решительными — бунтовщики были нецензурно посланы в дальние путешествия, а самым ретивым было предложено исполнить казнь самим — сесть за руль и переехать приговоренных. Прибывшие к месту бунта солдаты оцепили Молдаванку плотным кольцом. Несмотря на прямой приказ из Москвы «стрелять по бунтовщикам», командующий Одесским военным округом Герой Советского Союза Амазасп Бабаджанян решил на свой страх и риск не открывать огонь, а до последнего просто сдерживать толпу, не пуская ее дальше в город. Хотя один выстрел все-таки прозвучал — стрелял в воздух местный участковый, тот самый, который задержал Ваньку Беззуба. Он прожил здесь всю жизнь, поэтому понадеялся на свой непререкаемый авторитет у местных уголовников — он же знал всех подопечных по именам и все их связи родственные до третьего колена, но в этот раз авторитет и знания не помогли. Его жестоко избили, отобрали оружие, и только чудом ему удалось спастись от смерти — помогло доскональное знание всех закоулков в районе, ну и сердобольные одесские домохозяйки — его спрятали в одной из бесчисленных угольных кладовок в подвалах Молдаванки.

К вечеру, допив все трофеи, толпа стала затихать и рассасываться, а оперативники в штатском всю ночь доставляли в КПЗ райотделов Одессы всех любителей поживиться товарам в разгромленных магазинах Молдаванки.

По роковой и совершенно глупой случайности в гуще событий оказался Сашка Ильинский. Он приехал в том самом злополучном трамвае, под рельсы которого совали милиционера…

Евгения Ивановна Косько готовилась проставляться за день рождения в родной стоматологии и к своему фирменному «наполеону» попросила у Ксени раздобыть палочку приличной колбасы и сыра к столу. Целая головка дефицитного «голландского» и палка шикарного сервелата телепались в котомке младшего Ильинского, которого мать послала в выходной сгонять на Мельницкую с подарочком. Он болтался, как щепка в водовороте, среди толпы, когда понял, что вагоновожатая просто сбежала из трамвая, и глазел на разбитые витрины, а когда увидел бегущих в его сторону людей, тоже рванул в ближайшую подворотню. Где его и приняли вместо с «награбленным» и, не разбираясь, доставили в отделение. К утру оно было переполнено пьяными, трезвыми, избитыми и не очень мужиками — от урок до простых пьяниц. Сашка все пытался докричаться до дежурного, но без толку.

К вечеру Ксеня забеспокоилась и поехала искать сына. Увидела оцепление и подняла на ноги все свои милицейские контакты. Через час она знала о бунте на Молдаванке больше секретаря горкома, но ее сына, пропавшего в бушующей толпе, не было. Ее чуть ли не силой доставили домой и велели ждать. Информация о сыне Ксении Ивановны прошла по всем отделениям. Только искать его было некому и некогда.

Утром началась всеобщая облава — искали зачинщиков, и первыми были арестованы все ранее судимые, на кого указали дворники, дружинники и донесли соседи. Через месяц показательно осудят двенадцать человек, назначив всем сроки — от 8 до 15 лет. На Молдаванке всех осужденных моментально окрестят «декабристами», проведя соответствующие параллели с Сенатской площадью и событиями на Степовой.

К обеду 19 декабря наконец вытащат Сашку и, услышав фамилию, доложат начальнику. Тот сам позвонит Ксене и пригласит в отделение.

Услуга за услугу

Ксеню подташнивало, в глазах плыло. Да что же это за паскудное число двенадцать? Двенадцать лет назад она уже была в этом отделении, с Ильинским. В абсолютной уверенности, что ее задача просто быть красивой и жонглировать цифрами. Ее мужчина, ее каменная стена все решит и все сделает по определению. Она даже не спросила тогда, во сколько обошлось освобождение Ваньки Беззуба. Не все ли равно? А теперь она совсем одна. И помощи ждать неоткуда и не от кого. Сестры… Что сестры? Они всю жизнь держались приветливо-равнодушно, даже когда обладали какими-то возможностями и связями. А Ксеня всегда всё сама. Только с Ильинским расслабилась, позволила решать ему, позволила себе быть слабой и беспробудно счастливой. И вот уже три года она снова одна. Его внезапная, нелепая смерть не вписывалась ни в какие системы, не входила ни в одну погрешность и вероятность с тремя нулями после запятой. Весь ее мир, непоколебимо стоящий на трех гроссбухах и армянском коньяке, в одночасье оказался миражом, тонкой занавесочкой, которой молдаванские хозяйки защищают свои летние квартиры от внешнего мира. Времени на страдания у нее не было. Слишком много и долго она строила свой идеальный мир. И через день после пышных похорон снова была в строю.

Три года она держит марку, сохраняет статус незаменимой, остается добытчицей, маневрируя как китобой по северным штормам среди номенклатурных проверок, стукачей и чисток с неизменной улыбкой, в самом модном и дорогом платье. Но самым сложным и тяжелым при работе с одесским руководством МВД было держать тонкую границу между глубоким, почти панибратским доверием и женской недоступностью. А сейчас новый удар.

Слава богу, что живой, главное, что живой, остальное порешаем — твердила Ксюха, возвращая себе эталонное состояние обмена ресурсами.

Тринадцатилетний Сансаныч-младший, ее не просто обожаемый — боготворимый сы´ночка, отличник школы Столярского (ну где ж еще учится приличному мальчику?) сидел вместе с молдаванскими уголовниками, поднявшими бунт. О его масштабах даже без единой газетной статьи Ксеня знала чуть не с первого часа во всех подробностях.

Она наденет на себя самое неотразимое выражение лица — по выражению покойного супруга — «обкомовское», — и постучит в дверь начальника. Они были знакомы лет пять, поэтому Ксеня не стала церемониться:

— Где Сашка? Любые условия. Любые суммы. Все, что скажешь, все, что захочешь. Вообще все. Не стесняйся.

— Ксения Ивановна, во-первых, успокойтесь, — Алексей Владимирович, уставший, с запавшими от вторых суток без сна глазами, закурил и продолжил: — Сочтемся. Во-вторых, тут такое дело… Он попался с ворованным товаром, просто возле гастронома. Парни его и загребли и оформили сразу. Ну сразу, как смогли.

— Да это я ему эту колбасу проклятую вместе с сыром дала! Этих продуктов на Молдаванке лет двадцать на прилавках не видели! Он к тетке на Мельницкую шел!

— Да я понимаю. Но кто ж знал! Да и, честно говоря, с тем, что тут творилось, даже хорошо, что мои орлы его скрутили. Хоть целый остался.

Ксеня открыла рот, но начальник отделения жестом ее остановил: — Я увидел фамилию и сразу позвонил. Всё здесь. Оформим как свидетеля. Иначе не могу. Это безопасно. Он даст описание, кого видел, под которое попадет все взрослое население Молдаванки.

— Это я виновата… — Ксеня умоляюще посмотрела на начальника. — Это я его отправила на Мельницкую к сестре…

— Да ну кто ж знал, что такая… — Алексей раздраженно затряс рукой, сдерживая брань, — такое… завертится. Слава богу, живой и целый. Так что забирайте и не ругайте — он и так переляканый.