Корни гор. Битва чудовищ - Елизавета Дворецкая

– Вот и пришли! – вдруг раздался голос старушонки у него над головой. – Стой!

Как проснувшись, Торбранд остановился в растерянности: он забыл, что у этого замороченного пути есть цель, и уже не ждал, что они куда-то придут. Старушонка резво, как ребенок с горки, съехала с его плеч на землю. С облегчением сбросив вязанку, Торбранд кое-как разогнул затекшую шею. Перед ним стоял домик: крошечная избенка, сложенная из огромных старых бревен, покрытая дерном и так густо заросшая мхом, что походила скорее на кочку, где вырыта норка какого-то зверька, чем на человеческое жилье. Для старухи, конечно, жилище вполне подходящее. Но, глядя на домик снаружи, Торбранд сомневался, что сам поместится внутри.

Старушонка тем временем подсеменила к двери и потянула; дверь открылась, и хозяйка юркнула внутрь.

– Заходи, – позвала она, возясь в темноте с чем-то. – Да хворост не забудь.

Не отрывая от земли, Торбранд подволок вязанку к двери и просунул голову в избушку. Где-то там тлела искра: старушонка сидела на полу возле очага и раздувала огонек на горсточке сухого мха. Торбранд затащил вязанку, осторожно разогнулся, каждый миг ожидая, что его голова коснется кровли.

Старуха зажгла фитилек в плошке с жиром. Торбранд огляделся: в густой полутьме дом казался довольно большим, тут имелось несколько широких лежанок, опрятно покрытых шкурами, большой стол и даже резьба на подпирающих кровлю столбах. Очаг, возле которого сидела старуха, был так широк, что она целиком могла бы в нем поместиться, и его окружало множество котлов, горшков и мисок.

– Это твой дом? – Торбранд недоверчиво посмотрел на старуху. – Ты здесь живешь одна?

– Когда одна, а когда и нет, – уклончиво ответила она. – Сегодня никого больше не будет. Не бойся.

Впервые с тех пор, как ему исполнилось пять лет, Торбранд сын Тородда слышал слова «не бойся». Его оскорбил бы всякий, кто предположил бы, что он может чего-то бояться. Но в устах старушонки эти слова не оскорбили, а успокоили. Торбранду вспоминались древние саги о том, как человек попал в жилище великанов и спасся от гибели только при помощи их матери, которая спрятала его под лежанку или под большой котел. Торбранд огляделся, как бы примеряя сагу к действительности: скамьи, лежанки и стол были человеческих размеров, не великаньих. На пустом хозяйском месте меж двух резных столбов он сам мог бы усесться с удобством. Ему очень хотелось получше рассмотреть резьбу, но света не хватало. Издалека она казалась совсем не похожей на ту, что украшала такие же столбы в жилищах людей. Глубокие, четкие, причудливо изломанные линии, странное переплетение узоров и фигур казались очень осмысленными, эту резьбу можно было читать, как начертанное рунами заклинание. Вот только язык этого заклинания ему неизвестен. Что-то неуловимо-иное витало здесь в воздухе, в отблесках огня, в струйках дыма. Да, он в доме великанов: древнего племени, старше людей. И серые глиняные горшки вылеплены не так, и желто-зеленоватые бронзовые котлы отлиты по-иному…

– Сейчас будем ужинать. – Старуха уже мешала длинной ложкой в котле над огнем.

В доме ощущался запах вареного мяса и пшена с луком. Когда она успела развести такой яркий огонь, где взяла котел с готовой похлебкой – Торбранд не заметил. У ведьм и великанов ничего нельзя есть, это и трехлетние дети знают… Но детская осторожность казалась глупой: похлебка пахла обыкновенной человеческой едой. И сама старуха в отблесках огня приобрела заурядный вид: морщинистая, но добродушная бабулька, которой даже горб и кривая шея не мешали выглядеть веселой. Впервые за этот поход по Медному Лесу Торбранд почувствовал облегчение, точно после долгих блужданий начал узнавать знакомые места.

Подогрев похлебку, старуха налила Торбранду отдельную миску и поставила на край стола. Хорошо все же, что ему не придется есть с ней из одного котла. Старуха осталась возле очага и таскала по ложечке из котла. Жевала она мелко-мелко, как белочка. Торбранд чувствовал себя неуютно в одиночку за длинным столом, и во время еды он невольно оглядывался. При ярком свете очага стены дома раздвинулись еще шире, он стал так велик, что и конунг не посчитал бы тесным жилье этой странной старухи. Нет, она живет здесь не одна. Пустой дом был полон чьим-то невидимым присутствием. За этим столом сидели невидимые домочадцы, все рослые, сильные и похожие друг на друга, и невидимый хозяин на своем почетном месте поднимал кубок во славу богов. Торбранд ощущал себя равным на этом потаеном пиру, и это чувство равенства не оскорбляло конунга, привыкшего к исключительному почету, а скорее возвышало чужака, принимало в защищенный круг. Здесь не бывает конунгов, здесь бывают только старшие и младшие. И он, чужак, пригретый старой матерью рода, здесь самый младший.

– Так что же ты тут ищешь, в нашем краю, – заговорила старушка, когда с едой было покончено. – Ведь не за моей похлебкой ты шел. К нам сюда по доброй воле никто не заходит. А у тебя, я вижу, душа незлая. Ну, заблудился, со всяким мудрецом бывает. Расскажи уж. Может, я тебе дорожку-то укажу. Я тут у нас все знаю: и такие тропинки, что заросли давно, и такие даже, что еще не проложены. Я столько лет на свете живу… И дедов твоих не было, а я уж такая была, согнутая… Уж согнешься, когда четырнадцать сыновей родишь и семь дочек…

Торбранда не удивила эта странная речь: она хорошо сочеталась и с обликом старушонки, и с ее странным домом, маленьким снаружи и большим изнутри. Она – великанша, его смутные ощущения стали уверенностью. И малый рост тому не помеха: то, о чем много говорят, никогда не бывает в действительности таким же, как в рассказах. Важна суть: в старухе прячутся силы древнейшего рода, и они не пострадали от того, что их телесная оболочка за века ссохлась и сморщилась. Он хотел спросить, где сейчас ее сыновья и дочки, но не стал. Может быть, они заняты своими делами, о которых ему не нужно знать. А может быть, они все здесь, но ему не дано их увидеть. Он хотел ответить на вопрос старухи, но не знал, с чего начать. Все обстоятельства, которые приходили на память, здесь казались незначительными и даже неуместными.

– Ты знаешь, что идет война? – наконец спросил он.

– Слышали, – без тревоги ответила старуха. – Да разве же это война? Вот в мое время молодое были войны – что горы дрожали, небо плакало и Змей Мировой море колебал. А теперь что? Засуетился народ, было такое. И ты с войной пришел?

– Я ее привел, – произнес Торбранд.

Не стоило рассказывать кому бы то ни было на Квиттинге о том, что он и есть конунг фьяллей. Но старуха была непричастна к человеческой вражде.

Он начал рассказывать: сначала о давней встрече Хродмара ярла с ведьмой Хёрдис, потом о «гнилой смерти», которая лишила его жены и сыновей, потом о первом походе, когда чудовищный тюлень, дух Квиттингского Запада, погубил все его корабли и вынудил поредевшее войско ни с чем вернуться домой… Он говорил и говорил, а в памяти всплывали все новые обстоятельства. Удачи и неудачи, ошибки и счастливые догадки, победы и поражения разворачивались так легко и естественно, как течет река. И чем дальше он рассказывал, тем яснее ему становилась, что все могло быть только так и не иначе. Это ткань судьбы, сотканная нечеловеческими руками. Воля одного здесь ничего не значила. Проплыви в тот злополучный день Хродмар мимо Тюленьего Камня и не поссорься с Хёрдис Колдуньей, все произошло бы почти так же, с переменами в незначащих мелочах.