Ненавистная фрау - Неле Нойхаус

У выхода с кладбища Боденштайн заговорил с семьей погибшей Изабель Керстнер.

— Извините, что беспокою вас в этот печальный момент, — сказал он, выразив соболезнования Валентину Хельфриху и обеим женщинам. Оливер вспомнил, что мать Хельфриха страдает болезнью Альцгеймера. Возможно, она вообще не осознавала, что здесь происходило.

— Ничего страшного, — откликнулся Хельфрих, чуть помедлив.

Боденштайну бросилось в глаза, что у него усталый, почти болезненный вид, как будто он не спал уже несколько суток подряд. Его глаза покраснели, а щеки ввалились.

— Я отвезу мать, — сказала Доротея Хельфрих. — Пока.

Валентин Хельфрих помог ей усадить мать в машину. Он подождал, пока автомобиль отъедет, и опять повернулся к Боденштайну. В последние часы главный комиссар все больше склонялся к выводу, что Хельфрих, несмотря на алиби, имел какое-то отношение к смерти своей сестры. Он был одним из тех молодых смеющихся мужчин, которые были изображены на фотографии в ветеринарной клинике, близким другом Керстнера и Риттендорфа, и он резко осуждал поведение своей сестры.

— Господин Хельфрих, — чуть помедлив, начал Оливер, — с какой целью двадцать седьмого августа, после обеда, вы встречались на парковочной площадке «Макдоналдса» с вашей сестрой?

— Она мне назначила эту встречу. — Валентин Хельфрих скрестил руки за спиной. — Вы предполагаете, что я имею какое-то отношение к смерти моей сестры, не правда ли?

— У меня складывается впечатление, что вы ненавидели вашу сестру за то, что она сделала вашим друзьям, — ответил Боденштайн.

— Ненависть — это слишком сильное слово. — Голос Хельфриха звучал ровно. — Я ее презирал. Моя сестра совершала чудовищные поступки. Непростительные. На ее совести смерть одного из моих лучших друзей, а жизнь другого она превратила в ад. Она вела себя невероятно грубо по отношению к родителям. Но ненависти у меня к ней не было.

— В отличие от вашего друга Георга Риттендорфа, — добавил Боденштайн.

— Да, верно, — устало кивнул Хельфрих.

— Так что хотела от вас Изабель?

Хельфрих ответил не сразу.

— Мы с женой несколько лет мечтали о ребенке, и все напрасно, — проговорил он наконец, казалось, без всякой связи. — Мы подали заявление о намерении усыновить ребенка, но для такой процедуры в Германии мы оба уже слишком стары. О других вариантах не было и речи. Это случилось в мае, когда Изабель захотела получить аванс от своей части наследства. Я ей отказал. Пока жива моя мать, ей принадлежат деньги моего отца и я ими распоряжаюсь. Это я и сказал Изабель. Тогда она попросила у меня взаймы. Такое происходило часто. Я сказал, что больше не дам ей денег, потому что она их не возвращает. Она настаивала.

— Сколько денег она у вас просила?

— Пятьдесят тысяч евро.

— Немало. — Боденштайн задумался. Ведь в мае Изабель Керстнер уже проворачивала сделки с Ягодой и Кампманном. — Она вам не сказала, для чего ей нужны деньги?

— Не напрямую. Она лишь сказала, что ей это нужно для инвестиций в ее будущее. И просила меня ничего не говорить об этом Михе.

— И что? Вы выполнили ее просьбу?

— Да, — кивнул Валентин Хельфрих. — Ведь их брак и без того был только фарсом. Миха и Анна Лена сблизились, и я думал, что мой друг будет с ней более счастлив, чем с моей сестрой.

— Вы дали Изабель деньги? — спросил Боденштайн.

— Да, — Хельфрих снова кивнул. — Но на сей раз не без взаимной услуги.

— Вот как. И что же это была за услуга?

— Ребенок.

— Простите? — Боденштайн решил, что ослышался.

— Изабель была в тот период беременна. Она предложила отдать ребенка Доротее и мне. За пятьдесят тысяч евро.

Оливер на мгновение потерял дар речи.

— Кто был отцом ребенка? — спросил он потом.

— Я не спрашивал. Да мне это было и не важно. — Хельфрих пожал плечами. — Изабель получила деньги, а я от нее — обещание, что после рождения ребенка она навсегда исчезнет из моей жизни. На эти деньги она хотела приобрести школу дайвинга в Австралии, которую ей предложили купить по выгодной цене.

— Вы ей поверили?

— Да. Эта школа дайвинга действительно существует. Правда, мне следовало бы знать, что она может менять свое мнение так же быстро, как ветер — свое направление. Спустя пару недель о школе дайвинга речи больше не шло, зато она стала ездить на «Порше».

Хельфрих снял очки и потер веки.

— В субботу утром она позвонила и сказала, что хочет со мной поговорить. С глазу на глаз. Она предложила время и место встречи, и я приехал. Изабель сообщила мне, что она сделала аборт, так как у нее возникли какие-то проблемы, и что она в ближайшее время уедет из Германии. Я был ошарашен. То легкомыслие, с которым она распорядилась жизнью нерожденного ребенка, глубоко меня потрясло. Когда я стал ее упрекать, она только засмеялась и сказала, что может отдать мне «Порше», тогда она будет со мной в расчете.

В течение некоторого времени ни Хельфрих, ни Боденштайн не произносили ни слова. Было совершенно тихо, только ветер шевелил кроны деревьев.

— Вы осознаете, что то, что вы мне рассказали, является в моих глазах серьезным мотивом преступления для вас? — тихо спросил Боденштайн.

— Да. — Валентин Хельфрих снова надел очки и распрямил плечи. — Это мне абсолютно ясно. Но я этого не делал.

Боденштайн скрестил руки на груди.

— А если я предположу, — начал он, — что вы и Риттендорф схватили Изабель, убили и положили в багажник ее собственного автомобиля, чтобы позже — после того, как было обеспечено алиби в виде ужина в Кёнигштайне, — перенести на смотровую башню и сбросить вниз в надежде, что это будет воспринято как самоубийство?

Валентин Хельфрих на мгновение задумался.

— Такое могло бы иметь место, — признал он, — но этого не было. Сожалею. Мы поужинали, потом Георг и его жена должны были возвращаться домой, так как они договорились с няней, что вернутся через три часа. Мы с Доротеей тоже поехали домой. Правда, в Келькхайме мы еще что-то выпили. В коктейль-баре под названием «XXS» на Франкфуртерштрассе. Там мы были примерно до часу. Я расплачивался кредитной карточкой, потому что у меня не было больше наличных денег. Вы все это можете проверить.

— Я проверю. — Боденштайн постарался скрыть свое разочарование, вызванное сообщением о столь твердом алиби. — Где вы, кстати, были вчера ночью?

— Вчера ночью? — Хельфрих с удивлением посмотрел на него. — Когда?

— Между часом и четырьмя часами утра?

— Где же я, на ваш взгляд, мог быть? — В уголках рта Хельфриха появилось какое-то подобие улыбки.

— В камере пыток, — ответил Боденштайн. — Вместе со своими собратьями по сообществу.