Люди против нелюди - Николай Михайлович Коняев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И действовали они так по благословению самого Григория Евсеевича Зиновьева, который 29 мая на экстренном заседании Петросовета сказал: «Если и нужно будет кого-нибудь перевести на солому, то в первую голову мы переведем на солому буржуазию».
Если же прибавить к этому тревогу за судьбу брошенного в застенок родственника, положение ограбленных людей становилось воистину трагическим. Даже документов, чтобы устроиться на работу и как-то прокормить себя, чекисты не оставляли им. И все-таки многие и в этой бесчеловечной ситуации находили в себе силы оставаться людьми. Продавая последнее, собирали они передачи близким, писали прошения, нанимали адвокатов…
Обойтись без рассказа о судьбе этих людей в нашей книге нельзя, потому что их страдания и муки неотъемлемы от жизни Петрограда в июне 1918 года…
Мужа Анны Яковлевны Мухиной арестовали в ночь на 22 мая, когда были произведены основные аресты по делу «Каморры народной расправы». Об этом свидетельствуют прошение поверенного В. И. Булавина: «В ночь на 22 мая в квартире своей был арестован веритель мой Василий Петрович Мухин…» — и сами чекисты в постановлении о прекращении дела Мухина в связи с расстрелом его: «Василий Петрович Мухин был арестован 22 мая 1918 года…» (т. 3, л. 63). Однако, как мы и говорили, в этом же томе — лист 22 — вшит ордер на арест В. Мухина и «других мущин», датированный 3 июня.
Спешка ли, растерянность ли заставили Урицкого арестовывать арестанта — мы не знаем. Однако, почему Урицкий выбрал именно Василия Петровича Мухина на роль финансиста погромщиков, попытаемся понять.
Ну, во-первых, Мухин был достаточно богатым человеком. Во-вторых, он был знаком с Л. Т. Злотниковым. Злотников заходил к Мухину, прочитав объявление о сдаче внаем комнаты…
Конечно, В. П. Мухин твердил на допросах, дескать, никаких денег Злотникову ни через Егорова, ни лично не давал…
— Таких сумм, как вы указываете, я не давал… — говорил он Байковскому. — Да и что теперь на двести или четыреста рублей можно сделать? Я человек состоятельный, и если бы дал, то дал бы гораздо больше!
Наверное, Байковский, хотя у него и не было нужды самому покупать продукты, мог все же знать, что на двести рублей в Петрограде в мае 1918 года можно было купить по случаю килограмма три сахара, но организовать на эти деньги погромную организацию, конечно же, было затруднительно.
Впрочем, какое это имело значение? Ведь ни Урицкий, ни тем более Байковский не предполагали, что дело «Каморры народной расправы» кто-то будет потом изучать, поэтому и нужды изображать правдоподобие они не ощущали…
Важно было другое. Мухин мог дать деньги…
В дело вшито прошение рославльских гимназисток: «Принимая во внимание, что мы, ученицы Второй Рославльской гимназии, своим образованием обязаны Василию Петровичу Мухину, который построил здание гимназии, дал средства на нее, многих из нас содержит на своих стипендиях, мы не можем оставаться равнодушными к судьбе человека, таким щедрым образом облагодетельствовавшего бедноту города Рославля…»
Гимназия, конечно, не погромная организация, но и в большевистско-чекистскую концепцию устроения России она тоже не вписывается…
Но вернемся к Анне Яковлевне Мухиной…
Она, разумеется, даже не догадывалась, что судьба ее супруга, которого она, несмотря на большую разницу в возрасте, и любила, и уважала, предрешена Моисеем Соломоновичем.
После ареста мужа она осталась с тремя детьми, старшему из которых было восемь лет, практически без всяких средств к существованию и вынуждена была отпустить и француженку-гувернантку, и кухарку, и няню…
Кроме того, жить одной ей было и небезопасно. В. Б. Мирович, задержанный в конце июня на квартире у Мухиной, рассказал, что Анна Яковлевна просила его «заходить к ней каждый день, чтобы оградить от различных людей, желающих воспользоваться ее тяжелым положением». Как можно понять из документов, особенно досаждал Анне Яковлевне некий коммунар Штрейзер, который под видом устройства «засад» то и дело вламывался в квартиру.
И только поражаешься мужеству этой женщины, оставшейся без средств, с малолетними детьми на руках, которая находит в себе силы хлопотать о муже.
«Мой муж — хороший семьянин, чуждый какой бы то ни было политики, скромно жил со мною и малолетними детьми… Вся его жизнь — как на ладони и мне прекрасно известна. Он много отдавал времени заботам о своей семье, воспитанию своих детей. Еще он состоял попечителем гимназии в г. Рославле Смоленской губернии, часто ездил туда по служебным обязанностям, принимал глубоко к сердцу интересы учащейся молодежи во вверенной гимназии. Состояние его здоровья таково, что, в связи с преклонным возрастом, делает для жизни опасным долгое заключение, которому он подвергается… Очень прошу вас, отпустите моего мужа на мои поруки».
Урицкий, получив это прошение, принял Анну Яковлевну и долго беседовал с ней. И это тоже понятно. Среди различных документов, вшитых в дело Мухина, есть и нацарапанные — не коммунаром ли Штрейзером? — анонимные записочки, примерно одного содержания: «Где деньги Мухина находятся, известно француженке и жене». Как же после этого мог не принять Моисей Соломонович гражданку Мухину? Чтобы выяснить, где находятся деньги, он принял ее и — более того! — разрешил свидание с мужем.
«Она нашла мужа своего в ужасном состоянии, — описывает это свидание поверенный В. И. Булавин. — Он обратился в полутруп, его хроническая сердечная болезнь и расширение суставов в заключении обострились и дальнейшее его содержание под стражей, конечно, повлечет за собой смертельный исход. Нравственное состояние его ужасно, он беспрерывно плачет. Конечно, по существу обвинения Мухин ничего объяснить не мог своей жене, говоря лишь, что он ни в чем не виновен…»
После этого свидания состоялась вторая встреча Моисея Соломоновича Урицкого с Анной Яковлевной Мухиной.
Увы… Анна Яковлевна разочаровала его. Она так и не сумела выяснить у мужа, где находятся деньги. Вернее, она и не пыталась сделать это. Увидев своего супруга, она позабыла про все наставления Моисея Соломоновича…
Напрасно потом допытывался он, где деньги. Анна Яковлевна даже и не понимала, о чем это спрашивает ее шеф Петроградской ЧК. Чрезвычайно огорчившись, Моисей Соломонович отпустил гражданку Мухину. Каково же было его удивление, когда на следующий день ему подали новое прошение…
Товарищ Урицкий!
Прежде чем написать Вам это письмо, я очень много думала. Думала о том, поймете ли Вы меня и исполните ли мою просьбу. Эти строки — незаметное, но дышащее глубокой искренностью письмо, письмо к Вам, как к доступному человеку, как к товарищу, к которому можно обратиться с просьбой свободно, без страха. Быть может, после первого Вашего приема я не решилась бы больше
