Вашингтон - Екатерина Глаголева

Однако рано утром 28 августа Вашингтон вызвал из Нью-Йорка дополнительные части, словно не понимал опасности. Около 1200 солдат из Массачусетса переправились через реку и промаршировали к Бруклину при всём параде. Возможно, именно это и требовалось Вашингтону: при виде молодцеватых пенсильванцев понурые лица разгромленных патриотов просветлели — этих ребят голыми руками не возьмешь! Свежими частями командовал красавец Томас Миффлин, ставший в 32 года бригадным генералом. Он немедленно вызвался съездить на рекогносцировку и доложить обстановку.

Погода резко переменилась; небо потемнело, похолодало на десять градусов. Весь день под проливным дождем на дальних укреплениях шла перестрелка с противником; залпы пушек сливались с завываниями ветра.

Плотный холодный дождь лил со свинцового неба весь следующий день. Развести огонь, чтобы обогреться и приготовить еду, было невозможно. Голодным, продрогшим, промокшим до костей солдатам было негде укрыться; они засыпали прямо стоя под дождем или сидя в грязи. В окопах вода порой доходила им до груди; оружие и боеприпасы намокли.

Вашингтон, тоже не выспавшийся, промокший и голодный, продолжал объезжать верхом свои позиции, являя собой пример стойкости и решимости. В половине пятого утра он отправил Конгрессу путаное донесение о «стычке» с врагом. О разгроме в нем речи не было, упоминалось лишь, что от генерала Салливана и лорда Стерлинга нет никаких известий.

Положение вырисовывалось безрадостное. Старые суденышки, затопленные в Ист-Ривер, не представляли серьезной преграды для британского флота. Англичане не сидели сложа руки и всю ночь копали апроши — зигзагообразные продолговатые рвы, серьезно приблизившись к бруклинским укреплениям. В четыре часа дня Вашингтон созвал военный совет. Томас Миффлин категорично заявил, что нужно или сражаться, или отступать, и предложил отступление с условием, что он с Пенсильванским полком будет прикрывать отходящие части (он тоже заботился о своей репутации). Решено: уходим.

Генералу Хиту, стоявшему у Королевского моста, отправили срочное послание: немедленно собрать все доступные плавсредства. Чтобы истинные намерения Вашингтона не были раскрыты раньше времени, приказ обосновали необходимостью переправить из Нью-Джерси новые батальоны, спешащие на выручку. Солдатам велели быть наготове в полной боевой выкладке для ночной атаки.

Около девяти вечера самым неопытным отрядам, а также больным и раненым приказали выдвигаться к паромной переправе — их якобы сменят подкрепления. О том, что предполагается эвакуировать всю армию, солдатам и офицерам не сообщили.

Дождь, наконец, прекратился, но дул сильный северо-восточный ветер, поднимая волну. Добравшиеся до реки увидели, что форсировать ее невозможно, остается сидеть и ждать «у моря погоды». Однако к 11 часам ветер неожиданно стих, а потом переменился на юго-западный, и со стороны Нью-Йорка отчалила лодочная армада, ведомая рыбаками из Массачусетса.

Между тем к берегу подходили всё новые части, люди оскальзывались и проваливались в топкую грязь. Колеса телег и всё, что могло производить шум, обмотали рогожами. Разговаривать запретили, нельзя было даже кашлять и чихать. Все приказы передавались шепотом. Темный силуэт Вашингтона на коне маячил возле самой переправы.

Опытные рыбаки ловко справлялись с быстрым переменчивым течением, слаженно орудуя веслами. Им предстояло переправить людей, лошадей, пушки, провиант — и всё это в кромешной темноте, без фонарей, через капризную реку, достигавшую целой мили в ширину, тогда как под днищем лодки порой оставалось не более нескольких дюймов воды! Туда — и сразу обратно, да не столкнуться с другими! Некоторые гребцы в эту ночь пересекли реку без отдыха 11 раз. Когда один отряд рассаживался по лодкам и освобождал место на берегу, его тотчас занимал другой.

Люди Миффлина в это время жгли костры и создавали видимость большого бивака. Гарнизону форта Стерлинга тоже было приказано оставаться на месте всю ночь для прикрытия на случай атаки с моря. Около четырех утра к Миффлину явился молодой майор с приказом Вашингтона: всё, отходите. Не может быть, это ошибка! — не поверил Миффлин. Но майор уверял, что отходить приказано всем. Пенсильванцы снялись с места, построились и, еле сдерживая нетерпение, двинулись к переправе сквозь чернильную ночь — чтобы в конце пути узнать, что майор действительно всё перепутал. Они чуть не налетели на главнокомандующего, стоявшего поперек дороги.

«О боже, генерал Миффлин! Вы погубили нас!» — простонал он. Всё разъяснилось. Пенсильванцы вернулись назад…

Время поджимало. Несколько тяжелых орудий, увязших в грязи, пришлось бросить. Уже забрезжил рассвет, а большая часть армии по-прежнему топталась у переправы. И тут произошло еще одно чудо: весь Бруклин окутало плотным туманом. Даже когда взошло солнце, он не рассеялся, в то время как на нью-йоркском берегу тумана не было вовсе.

Вашингтон оставался на «опасном» берегу до самого конца и переправился вместе с людьми Миффлина и гарнизоном форта. Около семи утра они достигли Нью-Йорка, а еще через 1? час туман рассеялся и на бруклинской стороне, только что оставленной американскими войсками, показался неприятель.

Но у девяти тысяч американцев, ускользнувших у него из-под носа, было только одно желание: спать. Первые сутки в Нью-Йорке все, включая главнокомандующего, спали как убитые. 1 Только 31 августа, в субботу, Вашингтон нашел в себе силы известить Конгресс о побеге из Бруклина, уточнив, что 48 часов не сходил с коня и не смыкал глаз.

В Филадельфии разгром на Лонг-Айленде назвали «неудачным началом», хотя кое-кто открыто говорил о катастрофе.

В других колониях это известие сначала восприняли как пропаганду тори. Когда стало ясно, что это правда, лоялисты возликовали, а «Сыны свободы» впали в тревогу. Однако газеты превозносили Вашингтона за смелую, мастерски проведенную ночную переправу, позволившую сохранить армию: нет сомнений, что с нами Бог!

Но армия, выказавшая чудеса дисциплины во время побега из Бруклина, в Нью-Йорке вновь превратилась в дикую орду. Банды мародеров носились по улицам, врывались в дома, забирая всё, что попадется под руку. Разграбили даже дом лорда Стерлинга. Другие сотнями дезертировали, унося с собой оружие и боеприпасы (один солдат захватил пушечное ядро, чтобы его матери было чем толочь семена горчицы). Каждый четвертый солдат, плетущийся по дорогам Коннектикута и Нью-Джерси, был болен, все поголовно пребывали в унынии. Кое-кто открыто говорил: уж скорее бы вернулся генерал Ли. Авторитету Вашингтона был нанесен серьезный урон. Правда, офицеры, всё это время находившиеся рядом с ним, сохранили ему верность, понимая, какую неподъемную ношу взвалил на себя главнокомандующий.

Кого мог винить Вашингтон? Салливана — за то, что упустил из виду Ямайскую дорогу? Будь там Грин, он непременно выставил бы патрули. Стерлинга, который вовремя не отступил? А кто поставил командовать Салливана, сдернув его с другого участка? Кто виноват, что офицеры — профаны? Да и сам-то он, если честно, не Фридрих Великий… Но он предупреждал Конгресс, что может не справиться…

Нью-Йорк не удержать, это очевидно. Оставалось решить, что делать с этим городом. Сжечь, чтобы не достался врагу? Решать требовалось быстро. 2 сентября Вашингтон отправил запрос в Филадельфию; как оказалось, в тот же день туда прибыл генерал Джон Салливан, отпущенный под честное слово лордом Хоу, чтобы передать Конгрессу предложения о мире. Адмиралу был не нужен второй Банкер-Хилл; он хотел победы легкой ценой и считал, что шансов у мятежников никаких. Пока же англичане явно готовились к боям.