Остров - Олдос Хаксли

— Мы углубились в решение задачи.

Уилл огляделся. Несколько мальчиков и девочек сидели за столами, нахмурившись, покусывая карандаши и вглядываясь в записи. Их темные волосы были аккуратно приглажены. Поверх белых и цвета хаки шорт, поверх ярких цветных юбок золотились обнаженные по пояс тела. У мальчиков под кожей обозначались ребра, тела девочек были полнее, глаже, с выпуклостями грудей — крепких, высоко посаженных и изящных, словно у нимф, изваянных в стиле рококо. И все это воспринималось совершенно естественно. Что за удовольствие, подумал Уилл, жить там, где первородный грех — всего лишь только устаревшая доктрина.

Тем временем миссис Ананд пояснила — вполголоса, чтобы не отвлекать учеников от решения задачи, — что она всегда делит класс на две группы. Группу мыслящих зрительно, геометрическими образами, подобно древним грекам, и группу предпочитающих мыслить абстрактно и более склонных к алгебре, нежели к геометрии. С некоторой неохотой Уилл отвлекся от мира, в котором обитали не ведавшие грехопадения юные тела, и принудил себя заинтересоваться разнообразием человеческого интеллекта и методами обучения математике.

Наконец они двинулись дальше. Открыв следующую дверь, они оказались в помещении с бледно-голубыми стенами, на которых были нарисованы тропические животные, Бодисатвы и неразлучные с ними Шакти. В младшем пятом проходил второй в течение недели урок простейшей прикладной философии. Груди здесь были меньше, руки тоньше и не такие мускулистые. Всего год назад ученики этого класса были еще совсем детьми.

— Условные обозначения для всех общие, — объяснял юный учитель, когда миссис Нараян и Уилл вошли в класс. Он нарисовал на доске в ряд несколько кружочков и обозначил их: 1, 2, 3, 4, n.

— Это люди, — сказал он.

От каждого кружка он провел линию, соединяющую его с квадратом на левой стороне доски, и написал букву «3» в центре квадрата.

— «3» — это система знаков, к которым люди прибегают, желая общаться друг с другом. Все они говорят между собой на одном языке — на английском, пала-незийском, эскимосском — в зависимости от того, кто где живет. Слова общие, они принадлежат всем, говорящим на данном языке, и перечислены в словаре. А теперь взглянем, что происходит там, — Он указал на открытое окно. Пестрея на фоне белого облака, мимо пролетела стайка попугаев и скрылась за деревом. Учитель на правой стороне доски начертил другой квадрат, обозначил его буквой «С» — события — и соединил линиями с кружками.

— Что происходит во внешнем мире — также принадлежит всем, разумеется, до известной степени, — уточнил он. — И слова, которые мы произносим и пишем, также принадлежат всем. Но то, что происходит внутри этих маленьких кружочков, дело сугубо частное. Частное, — повторил он и положил руку себе на грудь. — Частное. — Он потер лоб. — Частное. — Он коснулся век и затем кончика носа коричневым пальцем. — А теперь проведем несложный эксперимент. Скажите-ка слово «щип».

— Щип, — нестройно повторил класс, — щип...

— Щип-щип. Это слово, принадлежащее всем, его можно увидеть в словаре. А теперь ущипните себя. Сильней. Еще сильней!

Дети, хихикая, айкая и ойкая, выполнили то, что он велел.

— Можете ли вы почувствовать то, что чувствует ваш сосед по парте?

Дети дружно ответили:

— Нет.

— Итак, — подвел итог юноша, — мы можем говорить о... — Он взглядом обвел класс: — Сколько нас тут? Итак, мы можем говорить о двадцати трех разных ощущениях боли. Двадцать три в одной классной комнате, почти что три миллиона во всем мире. А добавьте сюда страдания животных. И каждый переживает свою боль сугубо частным образом. Нет способа перевести ощущение от одного страдающего к другому. Нет связи — помимо косвенной, через знаки. — Он указал на левый квадрат, а затем на кружки в центре. — Частная боль — это 1, 2, 3, 4, n. Узнать о боли вы можете отсюда, из квадрата «3», где вы можете сказать: «щип-щип», что является общим словом, которое записано в словаре. Но заметьте: существует только одно слово «боль» для трех миллиардов различных частных ощущений, непохожих одно на другое, как мой нос не похож на нос каждого из вас. Слово выражает только то, чем вещи или события похожи друг на друга. Вот почему оно принадлежит всем. Но, выражая общее, оно не вмещает в себя частный опыт каждого.

Наступила тишина. Затем учитель оглядел класс и задал вопрос:

— Слышал ли кто-нибудь из вас о Махакасьяпе? Поднялось несколько рук. Учитель указал пальцем на девчушку в голубой юбке и ожерелье из ракушек, которая сидела в первом ряду.

— Скажи нам, Амия.

Прерывисто дыша и шепелявя, Амия начала рассказывать.

— Махакащьяпа, — сказала она, — был единственным учеником, понимавшим, о чем говорит Будда.

— И о чем же говорил Будда?

— Он ничего не говорил. Вот почему никто иж них не понимал.

— Но Махакасьяпа понимал, хотя Будда ничего не говорил, — так ведь?

Девчушка кивнула:

— Еще они думали, Будда штанет говорить проповедь, но он молчал. Он только шорвал чветок и покажал его каждому.

— Это и была проповедь! — выкрикнул мальчишка в желтой набедренной повязке, который вертелся на своем месте, не в силах сдержать желание поделиться знаниями.

— Но никто не понял шмышла такой проповеди. Никто, кроме Махакащьяпы.

— Что же сказал Махакасьяпа, когда Будда показал им цветок?

— Ничего! — победно воскликнул мальчишка в желтой набедренной повязке.

— Он только улыбнулша, — продолжала Амия. — И так покажал Будде, что понимает его. Тот улыбнулша в ответ, и так они улыбалишь и улыбалишь.

— Хорошо, — сказал учитель и повернулся к мальчику в желтой повязке, — а теперь послушаем, что именно понял Махакасьяпа.

Наступила тишина. Мальчик, приуныв, покачал головой:

— Не знаю, — пробормотал он.

— Кто-нибудь знает?

Было несколько ответов. Возможно, он понял, что людям скучны проповеди, даже проповеди Будды. Возможно, он любил цветы, так же как и Сочувствующий. Это был белый цветок — и он вспомнил о Ясном Свете. Или, наверное, голубой — цвет Шивы.

— Хорошие ответы, — похвалил учитель, — особенно первый. Проповеди невыносимо скучны, в особенности для проповедника. Но вот вопрос. Если в ваших словах выражено именно то, что понял Махакасьяпа, — отчего он сам не прибег к этим словам?

— Он не умел шкладно говорить.

— Он был превосходным оратором.

— Наверное, у него болело горло.

— Если бы у него болело горло, он бы не стал улыбаться.

— Так скажите нам, — послышался тоненький голосок из последних рядов.

— Да, скажите нам, скажите, — наперебой стали просить дети.