Добрее одиночества - Июнь Ли

– Ты думала, я полюблю тебя, если Жуюй исчезнет? Думала, если она убьет себя, все станет по-прежнему?

Можань расплакалась, но Бояна это не смягчило. Злой, он укатил от нее на велосипеде. Смотри, что ты наделала, сказал Можань некий голос – она не знала, что это говорит ее будущее «я», – смотри, как ты все разрушила.

– Ну, – сказала Селия, как только Жуюй вошла в дом. – Так что с тобой происходит?

– Ничего особенного.

– Но кто эта женщина, которая умерла?

– Это долгая история, – сказала Жуюй.

– Именно так я и думала, но вопрос в том… – Селия умолкла и вгляделась в лицо Жуюй, прежде чем подать ей вешалку для плаща; утро было дождливое, стоял густой туман, грозивший не рассеяться до вечера, – …расскажешь ли ты мне эту историю. Знаешь, ведь я поняла, что с тобой что-то не так, когда ты была у нас на днях. Спросила Эдвина, но он сказал, что ничего не заметил. Но тебе же известно, что такое мужчины. Или неизвестно. Как бы то ни было – они ничего не видят, пока не покажешь, где смотреть, и даже тогда нет гарантии, что они увидят то, что следует увидеть.

Итак, Эдвин скрыл от Селии часть своего разговора с Жуюй на кухне; но по какой причине?

– Это ты его вчера послала проверить, что со мной и как? – спросила Жуюй.

– Да, посмотреть и спросить.

Жуюй вздохнула.

– Ты могла просто-напросто сама меня спросить.

– А ты могла просто-напросто сама мне сказать, – промолвила Селия. – Я не хотела создавать у тебя ощущение, что лезу куда не надо. С другой стороны, я хотела узнать, что случилось, вот и подумала, что лучше всего будет послать Эдвина спросить.

– Почему?

– Потому что он бы не сильно расстроился, если бы ты ничего ему не сказала, – ответила Селия. – А ты, зная, что он мало обеспокоен, могла бы решить поделиться с ним, рассказать ему правду. И это не только тебя касается, это общее свойство. Лгут тем, для кого правда значима, ты согласна?

Селия самим фактом, что она Селия, была ограждена от сомнений, и Жуюй это в ней восхищало: все, что от нее скрывали, скрывали, считала Селия, из опасения, что она примет слишком близко к сердцу. В жизни мы все встречали таких Селий, порой и дружбу завязывали с одной-двумя, но не слишком многими: если даже они и допускают, что, кроме них самих, бывают и другие причины происходящих вокруг событий, то уж по крайней мере должны участвовать во всем, что совершается или не совершается. Их обязательство перед жизнью – быть незаменимыми, быть связующим звеном для всего и вся; что они не могут отнести к себе (неизбежно кто-то или что-то подводит их, оказываясь вне досягаемости), перестает существовать в их мире. Но плохо ли это все для Селии, для тех, кто с ней рядом? Без Селии Эдвин, лишенный собственных чувствительных щупалец, вероятно, хуже ориентировался бы во многих ситуациях; впрочем, что Жуюй знала о браке Эдвина? Что она знала о нем, державшем, по крайней мере несколько дней, их разговор в секрете?

Мысль, что она была у него на уме, сама по себе тревожила. Легкость общения Жуюй с этой парой основывалась на том, что Эдвин держался на расстоянии и особенно не любопытствовал, а Селия привносила в свою жизнь достаточно драматизма, чтобы Жуюй было на что посмотреть; если Селии нравилось быть предметом внимания, то Жуюй нравилось наблюдать, и порой она не запрещала себе воображать, как иногда воображает всякий зритель, что сама находится на сцене. Без труда Жуюй могла представить себя в положении Селии: в сердцевине вещей, добавляющей новое, расширяющей свой пузырь, пока он не станет для нее, сотворившей его, целой вселенной – миром настолько необъятным, насколько позволяет твое эго.

Жуюй сознательно не занимала этого положения и не жалела об этом. Если она когда-либо испытывала что-то похожее на страсть, то это была страсть к изглаживанию: любую связь, установленную с ней, случайно или намеренно, другим человеком, необходимо было стереть; пустота, которую она поддерживала вокруг себя, была ее единственным значимым достоянием.

Жуюй думала до сей поры, что Селию с ее невнимательностью можно будет избавить от этого стирания. В отличие от Шаоай, считавшей своим правом и обязанностью учить Жуюй, как нужно чувствовать; в отличие от Можань, для которой счастье и несчастье Жуюй стало личным бременем; в отличие от Бояна и мужчин в ее жизни, видевших в ней то, что не имело для нее значения, – в отличие от них, Селия спокойно смотрела на аномальность Жуюй. Или – спокойно смотрела до этих дней. Нетерпеливо требуя объяснения, Селия теперь вытащила Жуюй из зрительского кресла.

– Я не думала, что эта смерть представляет здесь для кого-нибудь интерес, – сказала Жуюй.

– Но ты была расстроена.

– Любая смерть может так подействовать, – отозвалась Жуюй, разматывая шарф. Не сесть ли нам, спросила она затем; и я бы не отказалась от кофе, сказала Жуюй, посылая тем самым Селию в кухню впереди себя.

Права ли Селия, полагая, что Жуюй потому не стала лгать Эдвину, что он ничего для нее не значит? Жуюй встретила его только что, начав подниматься к их дому. Он остановил машину и опустил стекло. Предложил подвезти, но она сказала: нет, не надо, я лучше пешком. Он поглядел на небо – похоже, был разочарован решением Жуюй терпеть и дальше неудобство из-за погоды, – и тогда она добавила, что ей всегда нравилось ходить в тумане и под дождем. Почему она это сказала, спросила Жуюй себя сейчас: человек не говорит о себе просто так, без мотива. Пара нравилась ей достаточно для того, чтобы она позволила своим отношениям с ней обрести некое постоянство, но теперь равновесие было нарушено Эдвином – или ею самой, – и это лишило ее той маленькой радости, какую она позволяла себе у Мурлендов: быть свободной от участия в жизни.

Жуюй смотрела, как Селия управляется со сверкающей, деловито шипящей кофеваркой.

– Я тут думала… знаю, это слишком неожиданно, – сказала Жуюй. – Но как бы ты отнеслась к моему отъезду в Китай?

– В Китай? Когда? На сколько?

Мысль о возвращении в Пекин (чего ради, удивлялась Жуюй, – впрочем, с ответом на этот вопрос можно было подождать) не покидала ее сегодня утром с самого пробуждения.

– Пока это предварительная идея.

– Но почему в Китай именно сейчас? Кого тебе там надо увидеть?

Более правильным вопросом, подумала Жуюй, было бы что она хочет увидеть. За годы Селия получила от нее кое-какие сведения о ее жизненной истории. В расплывчатых выражениях, что, видимо, Селия объяснила себе нежеланием Жуюй предаваться воспоминаниям, она дала Селии понять, что живых родителей в Китае у нее нет; друзья и родственники если и были, то не настолько близкие, чтобы привязать ее к месту.

– Никого особенно важного, – ответила Жуюй.

– Поездка вызвана этой таинственной смертью, о которой ты не хочешь мне рассказывать?

Никому не дано избавиться от собственной истории. Жуюй задумалась о том, сколько правды она может сообщить, не сообщая по большому счету ничего. Подобные прикидки стали ее второй натурой, поскольку она не любила лгать. Ложь, как и жизнь сама, требует мотивов, сколь бы тупыми они ни были. Для Пола ей приходилось сочинять сюжеты – про смерть родителей, про детство: родители погибли в дорожной катастрофе в провинции Аньхой, когда автобус не вписался в поворот на горной дороге и упал в реку, – трагедия, которую Жуюй украла из газетной статьи, прочитанной в колледже; семью, где она единственный ребенок, она нарисовала по образцу семьи Можань, а двух друзей детства списала с Можань и Бояна – но, естественно, сказала Полу, что потеряла с ними связь за долгие годы. Отсутствие свидетельств – семейных фотографий, своих снимков в разном возрасте – объяснила естественными и неизбежными потерями, с которыми были сопряжены эмиграция и трудный развод.